«Тихая» Одесса
Шрифт:
– Вон что… – произнес Алексей.
– Как тебе все это покажется? Справишься?
Алексей ответил не сразу. Сдвинув брови, он смотрел на раздвоенный огонек лампы. В прозрачной глубине его зрачков мерцал холодный желтоватый отсвет. И, глядя в эти глаза, Инокентьев подумал, что, хотя сидящий перед ним человек молод, Оловянников, пожалуй, не ошибся в выборе.
– Так как же? – поторопил он.
Алексей медленно проговорил:
– Кто его знает. Нужно справиться.
– Очень нужно! – сказал Инокентьев. – Судя по всему, заговор самый крупный за последнее время. К тому же есть одна тонкость… Спрашивается, почему нам понадобился чекист из другого города? Думаешь, у нас своих не хватает?
– Понятно. – Алексей тоже вынул кисет и принялся молча свертывать козью ножку.
Инокентьев пристально следил за его лицом, ища на нем признаки сомнения или нерешительности. Но лицо у парня было спокойное, малоподвижное, и при всей своей опытности Инокентьев не мог понять, какие мысли бродят у него в голове.
«Крепкий, кажется», – подумал Инокентьев. Но на всякий случай сказал:
– Давай начистоту. Тебя Оловянников выбрал… Он, конечно, в этом разбирается. Но я-то тебя не знаю… Дело тебе предлагается трудное. Опасное дело. Если сомневаешься или не уверен в себе, лучше сразу скажи. Такой случай, как сейчас, вряд ли еще представится, и действовать надо наверняка. Значит, и человек нужен, который на все готов. В одиночку придется работать. Чуть ошибся – и пропал.
– Это верно! – сказал Алексей, Он помолчал и вдруг смешливо растянул губы: – Того и гляди, испугаете меня, товарищ Инокентьев. Придется домой возвращаться. А ведь дело-то не опаснее других. Давайте уж не передумывать.
– Ну, коли гак, передумывать не будем, – сразу согласился Инокентьев. Парень все больше нравился ему. – В таком случае надо договориться…
Договорились они на том, что Алексей до начала операции поживет у Синесвитенко. Хозяин – бывший красноармеец и личный друг Инокентьева. Мальчонка у него смышленый и умеет держать язык за зубами. Алексею не мешает использовать свободное время для знакомства с городом. Что касается связи, то ее будет осуществлять Синесвитенко. А если случится что-нибудь непредвиденное, то вот адрес еще одной конспиративной квартиры, куда Алексей может перебраться, но лишь в самом крайнем случае. Пароль тот же.
– Когда приедет Оловянников, я тебе сообщу, – сказал Инокентьев, вставая.
Они пожали друг другу руки. Инокентьев надвинул на лоб выцветшую фуражку-мичманку, на все пуговицы застегнул бушлат, чтобы не было видно армейской гимнастерки, и ушел.
Алексей вернулся к столу, придвинул лампу и взял в руки фотографии.
«Тихая» Одесса
Наступили дни, которые Алексей Михалев прожил тихо и безмятежно, как не доводилось ему ни разу за последние четыре года. Свободного времени было хоть отбавляй. Хочешь – спи, хочешь – броди по городу.
Синесвитенко исчезал из дому чуть свет: у него были дела на заводе сельскохозяйственных машин. Вечерами по дороге домой он где-то встречался с Инокентьевым, получал от него паек для Алексея и неизменное распоряжение: ждать.
По утрам, закусив пайковой воблой и чаем с сахарином, Алексей с Пашкой отправлялись в город. Босиком (сапоги в целях экономии Алексей оставлял дома) они обошли всю Одессу, побывали в Лузановке и на Ближних Мельницах, исследовали заброшенные особняки Французского бульвара, купались на городском пляже – Ланжероне, удили рыбу с бурых камней Большого Фонтана. Пашка всегда таскал в кармане самодельную леску, свитую из конского волоса, и набор настоящих рыболовных крючков – бесценный по тем временам дар Инокентьева.
За эти дни Алексей исходил Одессу вдоль и поперек, изучил не хуже любого старожила. Его все больше привязывал к себе этот удивительный город, на знойных улицах которого цвели каштаны, в тенистых садах властвовала сонная тишина, и каждый дом, особенно в центре, хотелось разглядывать в отдельности. И жители Одессы тоже нравились ему. Он присматривался к лузановским рыбакам, к рабочим с Пересыпи и Ближних Мельниц, к болтливым хозяйкам, торговавшимся на рынках, и все больше убеждался в том, что, несмотря на все трудности, болезни и нехватку продовольствия, одесситы не утратили ни одного из тех качеств, которыми они всегда славились: ни живости своей, ни юморка, ни твердой уверенности в том, что рано или поздно Одесса непременно дождется лучших времен.
Он повидал и другую Одессу – зловонные слободки за Пересыпью, тайные и явные притоны на Молдаванке. Там кишмя кишел уголовный сброд. С наступлением темноты притоны выплескивали его на улицы. Но и днем в городе было неспокойно…
Однажды Алексей с Пашкой шли из порта, где в тот день удили рыбу. У каждого было по связке бычков, и путь их лежал на Привоз – шумный и жуликоватый одесский рынок.
Было два часа дня, знойно. На Пушкинской только несколько прохожих вяло плелись в тени платанов, росших вдоль тротуаров. В подворотне углового дома, возле Малой Арнаутской, прикорнув на скамейке, спал в холодке пожилой дворник. В стороне вокзала стучали колеса по торцовой мостовой: кто-то ехал на телеге…
Крики раздались неожиданно и сразу разрушили призрачное впечатление, будто в городе тишь да благодать. Прохожие зашагали быстрей, торопясь уйти подальше от опасного места. Дворник проснулся и, кряхтя, побрел взглянуть, что там случилось.
– Грабят кого-то! – сказал Пашка, и глаза его заблестели. – Айда, дядь Леша, поглядим!
Как истый одессит, он обожал всякие события.
– Стой, – нахмурился Алексей. – Нечего лезть, по делу ведь идем.
Пашка уже давно заметил, что дядя Леша не любит ввязываться в уличные происшествия, хотя случаев для этого было куда как достаточно: и на рынке, и в порту, и в слободках за Пересыпью.
Из-за угла вышел голенастый парень в примятой, косо надвинутой на самые брови кепчонке. На груди его сквозь сетчатую майку синими узорами просвечивала татуировка. Он тащил на плече большой узел, из которого свисали край оранжевой скатерти и черный рукав зимнего пальто.
За парнем бежала полуодетая, растрепанная женщина. Цепляясь за узел, она кричала высоким, пронзительным голосом:
– Ратуйте, люди! Грабят! … Что же вы смотрите, люди! … Ратуйте-е! …
Налетчик отталкивал женщину свободной рукой и хмуро косился по сторонам. Прохожие испуганно отводили глаза, стараясь показать, что все это их нисколько не касается.
Алексей сунул Пашке своих бычков:
– Держи-ка! …
Но вмешаться ему не пришлось и на этот раз. Из подворотни большого серого дома в конце улицы выехал на лошади какой-то чекист. Позже Алексей смог хорошо разглядеть его. Это был коренастый, немолодой уже человек в расстегнутой кожаной куртке, под которой, хлопая коня по боку, висела деревянная кобура маузера. Фуражку он сдвинул на затылок, открывая выпуклый, мокрый от пота лоб. Чекист, видимо, с первого взгляда разобрался в происходящем и пустил коня рысью.