Тихая сатана
Шрифт:
– Встречались, – коротко ответил Арсентьев.
Усач разволновался еще больше, говорил отрывисто, испарину со лба уже не вытирал. Его лицо казалось усталым, болезненным.
– Зачем мое прошлое растревожила? Неужели не понимала, что так поступать нельзя?
– Скажите, Александр Михайлович, а как дома встретила?
Усач усмехнулся.
– Встретила… По-прежнему красивая… Стоит на кухне, ужин готовит. Накормила меня, поговорили друг с другом через стол, а потом сказала, чтобы я в ее квартиру больше не ходил. Понимаете, в ее квартиру… Милицией
Арсентьев уже в середине рассказа понял, что финал будет гнусным. Истории, подобные этой, ему были известны. Они смахивали на мошенничество. Люди от них страдали душой очень долго.
– Надо смотреть на вещи реально, – с сочувствием проговорил он. – Если жена не дает согласия на прописку, то мы тут бессильны. А здесь – развод.
Усач переменился в лице и посмотрел недоверчиво.
– Но ведь квартира-то моя. Я в ней восемь лет прожил, а она три. Моя судьба зависит от вас. Мне жить надо! Понимаете – жить!
Арсентьев видел смятение Усача.
– В данном случае я бессилен. Пропишитесь к матери. Тонкие пальцы Усача нервно сжали шапку.
– Обидно, – проговорил он. – Обидно вдвойне. Дело прошлое, но скажу. То заявление на меня написала их родственница. В суде сказала, что я деньги взял. А это ложь! Не брал я ни копейки. Неужели они все заранее обдумали, чтобы в Москве обосноваться? До сих пор не пойму, как я не разглядел эту кукушку. Жизнь веками делала человека мудрым, а я… Обидно. Теперь словно в тупике.
– В вашей жизни не будет тупика, – ободрил его Арсентьев. – Вы еще дадите полный вперед! Плохое забудется, начнете новую жизнь, и все изменится к лучшему.
– До этого далеко, – сдержанно ответил Усач. – Моя жизнь пошла под откос. Без работы и крыши над головой она недорого стоит. Да и судимость ничем не соскоблишь. Прежняя профессия теперь уже не для меня. Придется все начинать заново. – Он заставил себя улыбнуться. – А может, прав был один уголовник, который сказал, что переживания мои гроша не стоят. Плюнуть и забыть. Жизнь и без них сложна. «Не тащи на себе прошлого, не тоскуй. Отводи от него душу, а то и радости свободы не заметишь. О нем да о будущем помнить надо, когда замки камеры бряцают». Так и сказал…
Арсентьев поинтересовался:
– Кто же вас так просвещал?
– Валетов. Сокамерник по следственному изолятору. Слова о Валетове прозвучали неожиданно. Арсентьев помедлил и задал другой, обычный вопрос:
– Когда это было? – спросил просто. Это был лучший способ, не раскрывая своих карт, заставить Усача продолжить рассказ.
– На той неделе, когда обедал в столовой. Валетов не я. Он не из тех, что теряется в жизни. Не шарил по своим карманам в поисках рубля. Даже похвалился мне часами японскими «Сейко». Красивые, с полоской серебристой на циферблате. Сказал, последняя модель.
Фраза о японских часах была любопытной. Такие же были похищены у Школьникова. Арсентьев развивать эту тему не стал, решил учесть новые сведения в ходе проводимых розыскных мероприятий.
Высокий, представительный Усач
– Разрешите откланяться, – не надевая шапки, он медленно направился к двери. У самого порога остановился: – Знаете, чем вы меня утешили? Тем, что руку на прощание подали. Кое-кто из знакомых даже этого не сделал. Дружно отвернулись. Стали не замечать.
– Ничего, Александр Мийлович, все наладится, – сказал Арсентьев, а сам подумал: «Хищная особа ему попалась».
Прием окончился. Минуты две он сидел с закрытыми глазами. Потом достал тезисы своего доклада и снова начал просматривать их. «Понимая требования жизни… Мы сосредоточили внимание… Однако в профилактической деятельности у нас еще немало существенных недостатков… Мы принимаем дополнительные меры к укреплению взаимодействия с общественностью, улучшению оперативно-розыскной работы…»
И вдруг подумал, что это, в сущности, точные, емкие формулы. Без них не обойдешься. Конечно, они кажутся скуповатыми в сопоставлении со всеми сложностями подлинной жизни. Но ведь его будут слушать люди, которым, как и ему, и его сотрудникам, приходится каждодневно участвовать в жизнеустройстве таких вот сложных, непохожих человеческих судеб. И его поймут.
ГЛАВА 15
Под вечер Арсентьев поручил Таранцу просмотреть рапорта участковых инспекторов и выбрать из них нужную информацию по краже. Задание показалось оперативнику несправедливым и вызвало чувство глухой обиды. «Выходит, по Сеньке шапка», – решил Таранец, усаживаясь за стол и раскрывая папку. Четыре года работы в уголовном розыске, как он полагал, давали ему право рассчитывать на более важное занятие, а не на второстепенное, как это. Однако анализ рапортов был делом любопытным и совсем не ерундовым, как представлялось поначалу. Уже через полчаса кропотливой работы, забыв о досаде, Таранец старательно выуживал из лавины фраз нужные сведения.
Увлекшись работой, он не заметил, как приоткрылась дверь и показался Гусаров.
– Разрешите?
Таранец оторвал взгляд от бумаг на столе и поднял голову.
– Свидетель по краже у Школьникова нашелся. Говорит, что видел преступника…
– Толковый свидетель? Гусаров уверенно кивнул.
– Тогда вези…
Гусаров довольно улыбнулся:
– Зачем везти? Он в коридоре ждет. Это Шунин. Мужик в одном доме со Школьниковым живет.
Таранец удивленно хмыкнул.
– Сам пришел?
– Сам.
Шунин вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.
– Желаю здравствовать, товарищ начальник!
– Здравствуйте, Шунин. Проходите…
Он неторопливо прошагал по кабинету, распахнув полы пальто, опустился на стул.
– Я закурю? – сказал так, словно решил, а не просил согласия.
– Что ж. Губите здоровье себе и работнику угрозыска, – усмехнулся Таранец, пододвигая к краю стола пачку «Явы». – Угощайтесь… – И приоткрыл форточку.
Шунин достал из кармана свою смятую «Приму», размял туго набитую сигарету и, стряхнув с брюк крошки табака, бросил взгляд на Гусарова.