Тихая вода
Шрифт:
На столике в прихожей меня дожидался черный зонтик, но, проходя мимо и открывая скрипучий замок, я забыл захватить его. Только когда дверь с грохотом захлопнулась за спиной, он всплыл в моей памяти мокрым холодным дождем. Но возвращаться — плохая примета. Совсем избирательно я верю в них, или кто-то другой совершает этот странный выбор…
Воздух, заполнивший улицу, погладил мои щеки удивительно теплым ветром, и я поспешил обрадоваться. Пройдя совсем чуть-чуть, я ощутил, как тот схватился за мои бока и уши колючим холодком. И даже пальто не спасало меня, но ведь и не в погоде тут дело. Дождь тихо и вяло капал по лужам, кажется, вовсе меня не задевая. Мне некогда было обращать внимания на всю эту ерунду, я опаздывал, как девушка, забывшая о времени, прихорашиваясь и теребя душу.
Присел на скамейку, третью по счету
Их было не так много. Мужчина, в темной куртке с пакетом в руке, шагал размеренно и прямо, выпятив пузо. Рядом с ним смешной мальчишка лет десяти пробежал по лужам, с рюкзаком на одном плече, в теплой кепке набекрень, и мужчина неслышно сматерился, когда тот прошлепал мимо, едва не забрызгав ему брюки. Дождь прекратился. Я поднял к серому небу глаза — там птица, взъерошенная от холода, стремглав неслась к голому дереву. Куцые грязные облака обрывками нависали над домами. Сквозь них щуплые лучи уставшего тусклого солнца пробивались к земле, к прохожим, ко мне… Но кто-то не пускал их. Вдруг с макушки неба, с самой светлой и высокой его точки, где почти неслышно отсвечивало желтым, посыпались огромные белые хлопья, и я все смотрел и смотрел туда, не отрываясь… Только когда первая снежинка коснулась моего жаркого лица, я вновь взглянул в арку. И там я увидел девушку.
Она шла будто по одной линии, ставя ноги слегка косолапо и не выпрямляя до конца. Все потому что сапоги были на шпильках. Снег белыми недолговечными пятнами облеплял ее темно-коричневое пальто. Да, она тоже была в пальто. В двубортном, с большими пуговицами, с воротником-стойкой. В разрезе виднелась пола юбки, темно-серой в мелкий рубчик. Я разглядел это, когда она подошла ко мне совсем близко. В одной руке она держала обе перчатки. Она замедлила ход, и я приготовился встать, приветствуя ее, как подобает джентльмену. Но вдруг огромная снежинка приземлилась мне прямо в глаз, и я зажмурился непроизвольно, а через мгновение, когда открыл глаза, понял, что девушка прошла мимо. Провожая ее взглядом, я понял, что ошибся. В той, что оставила мне бумажку с телефоном, не было столько сантиметров. Я это помню. И даже шпильки не помогли бы ей встать со мной наравне.
Арка снова приковала все мое внимание, и безнадежность постепенно перемешивалась со странным азартом. Я давно не удил рыбу. Каждого, кто появлялся в отдалении, я подвергал визуальному анализу. Но время шло, и я начинал мечтать о валенках и шапке-ушанке.
Прошло минут сорок, большие пальцы на ногах окоченели, и я перестал уже время от времени шевелить ими. Все равно. Прохожие пробегали мимо, не оставляя следов, потому что их тут же покрывал белый мокнущий снег. А я оставил всякие надежды разглядеть среди потока лиц одно знакомое, то, что мечтал увидеть, уж не знаю зачем. Нехотя я привстал с теплой скамьи, и ветер ударил в вспотевшую спину. Хотел было уже податься вон отсюда, но рука будто сама собой засунулась в карман и вынула телефон. Набрав номер, я стал считать гудки, чувствуя, как сердце разгоняет с бешеной скоростью кровь до самых пяток… один, два, три… На шестом трубку сняли и, не дав сказать и слова, я, сам того не ожидая, рявкнул:
— Где ты?
— Андрей?
— Да, это Андрей, — чуть остудившись, проговорил я, натянув на озябшие пальцы колючие рукава пальто.
— Извини, я заболела, а на улице такой холод…
— А ты не могла предупредить раньше? — взорвался я. — Я тут как идиот под снегом…
— Будешь кричать, я брошу трубку, — спокойно перебила она. — Я же сказала, извини. Так получилось…
— У вас вечно так получается… И не надо врать, что ты заболела, просто решила отомстить, так?
— За что? — в трубке послышался сдавленный смешок. — Я, правда, простудилась, горло горит…
— Да? А по голосу этого не видно, — продолжал я, злясь, конечно, на собственную грубость и ненужный сегодня напор. Кто я такой, чтоб допрашивать ее? Она вполне могла бы не прийти и не почувствовать и капли вины. И она была бы права.
— Послушай, ты что, врач?
— Тут и врачом не надо быть, все ясно.
— Нет, ты не врач, ты сыщик, — рассмеялась она. — Может, еще напросишься ко мне в гости, чтоб проверить, что я не вру?
— Напрошусь, — бросил я, не раздумывая, и услышал, как на том конце трубке затаили дыхание. Через несколько секунд неловкого молчания она ответила:
— Хорошо, запоминай адрес…
Ирина, я вспомнил, ее зовут Ирина. Стоя у серого панельного дома, у подъезда с черной дверью, возле которой желто-красная листва перемешалась с мокрым снегом, я курил. Как в последний раз. Я вдыхал дым, кажется, до самого желудка, и не выпускал его вовсе. Все потому что там, внутри, засел то ли страх, то ли радость, но жестокая и бесчестная. В эту минуту я жутко ненавидел себя, но за что, почему?..
Почти половину жизни назад, в тринадцать или четырнадцать, я готовился к смерти. К нелепой мучительной смерти. Я нашел ее для себя сам, начитавшись страшных книжек о различных заболеваниях. Картинки из раздела о венерических впечатлили меня больше остальных, и то, что сифилисом заразиться возможно и в бане, и в бассейне, я понял лучше всего. Однажды прямо там, внизу живота и еще ниже, я обнаружил щедрую россыпь красных точек. Со временем они разрастались, иногда чесались, иногда раздражались до мерзкой боли. Я никому не сказал. Ведь это стыдная болезнь, такая, что легче повеситься. Потом сыпь пропала — значит, наступила третья стадия, а первую я как-то профукал. Значит, ничто не поможет, значит, мне суждено умереть. От сифилиса в двенадцать лет. Шли дни, недели, месяцы… я знал о сифилисе все. Я с диким упоением читал о жуткой болезни, о том, как в давние времена от нее умирали сотнями, а может, и тысячами. Как ноги шоркали по полу, как проваливались носы. Теперь каждый день я проверял, не сломан ли мой. И он становился все ниже и ниже. В такие мгновения мне было страшно, как никогда ни раньше, ни позже. И боялся я ни боли, ни смерти, ни даже позора, а того, что умру, и пальца о палец не ударив, чтоб спастись. А ведь никто не ставил мне диагноза — я сам его придумал. Другой бы позавидовал такому безоговорочному доверию собственным мыслям — я же невероятно мучился от него. Но как не верить, если со временем мне становилось все хуже? Раз уж смерть у порога, подумал я, то стоит посетить церковь. Впервые я пришел туда совсем один. И когда, смотря сквозь желтый свет десятков свечек, я обратил взор к распятому Иисусу, внутренний голос вдруг затвердил без передышки, что хочет жить. И слезы текли так, что вытирать их не было смысла. Жить, жить, жить, только жить… Я вышел оттуда с полной уверенностью того, что совершенно здоров.
Не сразу, но я изменился. Я не полюбил жизнь до одурения, нет. Я не перестал бояться смерти, не понял ее неизбежность, а потому нормальность. Я не стал чаще ходить к врачам, не стал меньше читать о болезнях. Я ипохондрик, но дело тут вовсе не в том. Теперь мне было только смешно, когда я вспоминал о тех днях. Только смешно, ни капли ни больно, ни страшно. Но все равно я отчетливо помню, как ненавидел себя тогда за неспособность противостоять самому себе, за странное нежелание разувериться в страшном, поверить в лучшее. Я ненавидел в себе беспомощность. Не сразу, но я научился быть сильным, научился бороться с собой, научился смеяться над прошлым, если от того становилось легче… Я думал, что научился, а теперь, стоя у подъезда и рассматривая яркие листья вперемешку с мокрым снегом, я понимал, что учиться еще нужно, и очень долго. И сигареты плохие учителя. Разница лишь в том, что теперь я не могу допустить мысли, будто Скворцов вдруг остался жив. А смеяться над таким прошлым грешно. Сигареты… от них только дыму больше.
Я докурил. Бросил бычок в листья, испортив красоту. Но ничего, совсем скоро снег накроет и его, тщедушного, толстым слоем, и тогда все будет белым бело. А я останусь в черном. В кармане вдруг зажужжал мобильник. Я достал его, нажал на кнопку.
— Андрей, ты долго еще под окнами стоять будешь?
— Ты меня видишь?.. — я поднял взгляд к соседним окнам, но никого не разглядел.
— Вижу. Поднимайся, на улице холодно.
— Уже иду, — я дернул дверь. — Открой мне, тут закрыто…