Тихая застава

Поволяев Валерий Дмитриевич

Очередь просекла душмана, сбила с него чалму. Чалма, подскакивая на неровностях, словно колесо, покатилась за угол дома. Душман ничком лег на камни, протянул к Панкову руку, вцепился ногтями в плоский, вытертый подошвами до блеска булыжник, оцарапал его и затих.

Капитан беззвучно метнулся в дом, по дороге притиснул Чару ладонью к полу, предупредил ее шепотом:

– Тихо!

Прижимаясь к обгорелой стенке, плоско, стараясь быть невидимым, Панков переместился на противоположную сторону своей крохотной квартиры, выглянул.

Под домом, на четвереньках, сливаясь с серым сумраком, сидели два душмана.

Один из них, проворный, тощий, на пальцах, жестами, объяснял другому, что надо делать дальше, чтобы накинуть на капитана мешок.

«Сейчас вы у меня такой мешок накинете, такой мешок…» – про себя проговорил капитан, задержал в себе дыхание, стянул с пояса вафельно-ребристую, похожую на маленький ананас «лимонку», выдернул чеку и легонько столкнул гранату с обгорелого подоконника вниз.

Услышал, как та звонко хлопнулась на камни, крутанулась, стукнулась о булыжник. Панков выждал еще чуть и стремительно бросился в противоположный угол своей квартиры, прыгнул за печку, присел. Запоздало скомандовал:

– Чара, ко мне!

Чара успела, в одном прыжке одолела пространство, отделяющее ее от хозяина, ловко приземлилась на пол рядом с Панковым. В ту же секунду раздался взрыв.

Несколько осколков пробили хлипкую скорлупу дома, всадились в печку. По кирпичам только звон пошел. Черное горячее облако поднятой пыли, копоти, сажи пронеслось по дому и проворным хвостом втянулось в распахнутую дверь.

– За мной, Чара! – скомандовал Панков, метнулся следом за взрывным облаком к двери, выпрыгнул на улицу, подхватил левой свободной рукой рюкзак и лихо, словно бы у него и не было недавней контузии, перемахнул через убитого душмана, очутился на углу дощаника. Выглянул.

Граната уложила обоих душманов, не пощадила ни одного ни другого. Один, уже мертвый, неподвижный, находился в странной позе – взрыв поставил его на голову, ноги закинул в окно, и он так, зацепившись ногами за подоконник, и остался висеть, упираясь в камень обрубком оторванной руки; второй лежал, опрокинутый навзничь, и, громко хлопая открытым ртом, ловил воздух. Было слышно, как каменисто щелкают окровавленные молодые зубы.

«Сюр какой-то, мистика, – невольно отметил Панков, – фильм ужасов. Да, впрочем, в ужастике никакой режиссер не придумает то, что может придумать реальная жизнь. Вот он, наш современный соцреализм, построенный на фактах жизни… Так нас, кажется, учили? Или не так?»

Он недобро усмехнулся и в следующий миг услышал тихое, произнесенное жестко, отвратительно резко, с присвистом:

– А ну, неверный, руки в гору!

Панков замер на мгновение, ему показалось, что он ослышался, скосил глаза в сторону. Из-за крыльца, а точнее, из-за остова сгоревшей машины, выступил молодой редкобородый душман с автоматом – Панкова он держал на мушке, палец замер на спусковом крючке.

Борода у душмана не росла – лишь вились длинные, редкие, кривые черные волосы, их можно было пересчитать по одному, так было мало волос. Как же он не заметил этого юнца, как промахнулся? Досада и боль возникли в Панкове одновременно.

– Руки, кому сказал! – прежним тихим голосом потребовал редкобородый душман, сделал торопливый шаг вперед, словно боясь упустить добычу. – И автомат, автомат положи на камень! Нехорошо, – произнес он знакомо, с интонацией главного героя фильма «Белое солнце пустыни», нетерпеливо

повел стволом «калашникова» вверх, словно бы насаживая Панкова, как вкусного живца, на рыболовный крючок.

Панков нагнулся, положил автомат около ног на грязный, замаранный копотью и слизью, оставшейся от сгоревшей солярки, камень. Глянул в сторону окопов, где находились пограничники. До своих было далеко, никто не сумеет дотянуться, достать выстрелом, помочь ему, – у Панкова от досады даже сдавило горло, захлюпало там что-то соленое, теплое, чужое, он выпрямился. Страха не было, страх еще не успел накатить на него и подмять, как это обычно бывает. А бояться капитану было чего – пыток. Правоверные так пытают православных, что хоть воем вой, небо величиной не в овчинку – в детскую варежку кажется.

– Пистолет… Пистолет тоже на землю, – прежним тихим голосом скомандовал душман и покачал головой, будто имел дело с невоспитанным ребенком: – Ай-ай-ай… Рас-стегивай кобуру, доставай пушку.

Панков расстегнул старую, в царапинах, в драни кобуру пистолета, вытащил оттуда «макарова» и также положил у ног.

– А теперь три шага назад и спиною к стенке!

У Панкова малость отпустило, полегчало на душе. «Вот тут-то я тебя и сделаю, – подумал он, – главное, чтобы тебя рукой достать можно было. Со своим громоздким, с деревянным прикладом, автоматом ты даже развернуться не успеешь».

– Ну, кому сказал! – душман повысил голос, черные угольки глаз его насмешливо и жестко блеснули.

Было уже совсем светло, в сером, странно шевелящемся от холода воздухе все было хорошо видно, утренняя глубокая розовина, наползавшая с востока, морозно густела, делалась яблочно-красной, крепкой. Панков, держа руки над собой, развернулся лицом к противнику, сдавил зубы. «Что же ты, дурак, делаешь? Не спиной к стенке надо ставить, а лицом». В голове, в ушах, в затылке родился заполошный металлический звон, с ним трудно было совладать, он не вытряхивался из ушей, сидел там, как клейкая капелька воды, да и то, чтобы вытрясти капельку из уха, надо долго прыгать на одной ноге, – Панков отступил назад на несколько шагов, прислонился спиной к горелой стенке.

– Руками не играй – живо продырявлю, – предупредил душман. Он хорошо говорил по-русски, чем отличался от здешних таджиков, многие из которых вообще не знают русского языка, – видать, прибыл этот человек из Душанбе или Куляба, в школе учился на пятерки, был надеждой папы и мамы… Теперь папиным и маминым надеждам сбыться уже не суждено. – Понял, что я тебе сказал?

– Само собою разумеется, – спокойно произнес Панков. Он услышал свой голос со стороны, подивился ему: холодный, неожиданно сочный и почему-то чужой, – но это был его голос.

Панков приготовился. «Давай, давай, сейчас я тебя, душок, сделаю…»

Душман, держа автомат наготове, облезлым тусклым стволом вперед, аккуратно ступая по камням, приблизился к Панкову, облизал губы – увидел на мягких матерчатых погончиках Панкова четыре звездочки, хохотнул обрадованно:

– Командир, никак? Сам? – и, не удержавшись, похвалился: – Много денег получу… Какое у тебя звание?

– Капитан, – помедлив, ответил Панков – очень уж не хотелось отвечать этому школяру, усмехнулся: повезло мальчику с редковолосым подбородком – капитана взял в плен. «Ну, давай, ближе, ближе… Чего остановился-то?»