Тихая застава
Шрифт:
– Бегает там какая-то тварь, – через минуту сообщил он, – не пойму, какая. Камышовый кот, может?
– Камышовые коты здесь не водятся.
– Тогда кабан.
– Ага, на двух ногах, – подтвердил Назарьин, – в чалме. Я тоже заметил. Минуту назад шевелился, сейчас не шевелится. Не до того…
По камышам, будто по живым, пробежала дрожь, Грицук снова дал по ним очередь, Назарьин тоже развернул пулемет в сторону камышей.
– Кабаны, – недовольно пробормотал Грицук.
– Слишком много их что-то… Целое стадо. Молодец Грицук, вовремя раскусил планы ворога, – похвалил
– Вот вам и кабаны, лейтенант, – Грицук отщелкнул от автомата пустой рожок, бросил себе под ноги, носком ботинка отодвинул на видное место, чтобы в горячке боя не расплющить его, не втереть в камни огромной ногой, ведь рожок – это не только ценное солдатское имущество, за которое прапорщик расписывался, рожок еще ценен и другим – слишком мало у них патронных магазинов, все по пальцам считаны-пересчитаны, – хм, кабаны! – Грицук вставил в «калашников» новый рожок.
– Очень не нравятся мне эти камыши, – не слушая напарника, пробормотал Взрывпакет, – если бы их можно было поджечь – поджег бы.
– Не загорятся. Это они с виду сухие, а на деле – нет.
– То-то и оно, – Взрывпакет прицелился и снова дал короткую очередь по камышам. Там неожиданно что-то загорелось неярким факелом и, словно бы в подтверждение разговора, который вели лейтенант с прапорщиком, из камышей с давящимся слезным криком «ы-ы-ы» вывалился человек в полыхающем на спине халате и, поскользнувшись, плашмя повалился на землю. Потом перевернулся, затих – лишь дернул раза три ногой, словно был подбит пулей, выгнулся на земле судорожно, вытянулся и больше не двигался.
– Он что, готов? – спросил прапорщик.
– Не знаю.
– Не повезло душку. Кто же его подпалил? Свои если только. За нарушение веры, за то, что не так трактовал Коран, какую-нибудь суру не прочитал перед жратвой – вот его и превратили в свечку.
В прогале между камнями снова показались душманы. На этот раз они шли показательно, с криком «Алла акбар!», в чалмах, с темными, поблескивающими в свете луны лицами, с автоматами наперевес, страшноватые – Грицук, глядя на них, не удержался, гулко сглотнул слюну.
– Не боись, родимый, – подбодрил его лейтенант, – это всего-навсего сырое мясо, из которого мы наделаем хороших котлет. Не видать им заставы, как своих ушей. Хоть и сгорела она… Построим новую. В землю зароемся, сверху железом накроем голову – все равно жить будем. Ну, нехристи, держись! – Взрывпакет передвинул пулемет, повел стволом из одного края в другой, проверяя угол, который он может захватить во время стрельбы, машинально отметил, что неподвижно лежавший душман, а вместе с ним и камыши, выпали из сектора обстрела, поморщился от неприятного чувства, будто от зубной боли, вздохнул, ощущая, как на него наваливается усталость – тяжелая, ночная, иссасывающая, а вместе с ней – безразличие. Это происходило не только со Взрывпакетом – со всеми воюющими людьми, лейтенант это знал, но от подобных знаний легче никогда не становится. Стиснув челюсти, он пробормотал угрюмо, словно
Надавил на послушный, мягко ускользнувший под пальцем спусковой крючок, длинной очередью свалил несколько душманов – только галоши с обрывками халатов полетели в разные стороны, – душманы мигом рассеялись, каждого теперь надо будет отстреливать отдельно, как горного козла, короткими очередями, – но нет, душманы, продолжая кричать: «Алла акбар!», на бегу стреляя из автоматов, снова собрались в два ручья и понеслись в обход засады к заставе: один ручей покатился слева, другой справа.
Лейтенант дал несколько коротких гулких очередей по левому ручью, сбил человек шесть с ног, потом переместил огонь на правый ручей, также дал несколько очередей, выругался.
– Уж больно вы шустрые! Чего «Алла акбар» перестали орать? А, душки?
Подумал о том, что вообще-то мусульмане кричат «Аллах акбар» – «Аллах велик», – а не «Алла акбар», но букву «х» они никогда не произносят, проглатывают ее в крике, как нечто непотребное, чужое для языка, мешающее дышать, – вот и получается усеченный протяжный крик, словно бы состоящий из нескольких «а» – «Алла акбар!» Как русское «ура!».
«Ура» – это тоже, наверное, что-то усеченное, какая-нибудь старая хвала Господу Богу.
Снова свалил несколько человек слева, потом несколько человек справа, плюнул на горячий ствол пулемета, усмехнулся:
– Спортсмены! Уж больно вы раскипятились! Заставу вы никогда не возьмете! Скорее атамана своего закусаете до крови.
Подумал о том, что, если разобраться, застава им и не нужна, это ведь обычная общага, пахнущая потом и портянками, запасов оружия там нет, запасов патронов тем более, документы все с собой у Панкова, кроме, может быть, журнала наблюдений, в котором все равно нет ничего секретного… – что им там надо? Дизель? Дизель уже спален «эресами». Запас солярки? Этого запаса тоже нет. В баньке попариться? Но и славная банька, великолепно доведенная до ума, спалена…
Что тогда заставляет душманов лезть на пулемет, чтобы дотянуться до заставы? Желание воткнуть в какой-нибудь горелый паз, в обугленную притолоку зеленый мусульманский флаг – клочок выгоревшей грубой материи? Но это же не стоит жизни. Тогда что? Деньги? Может, мусульманскому Мелитону Кантарии за это обещали хорошие деньги – водрузи, мол, знамя Аллаха, – и сразу станешь Рокфеллером! Это? Или что-то еще?
– Тьфу! – снова отплюнулся Взрывпакет: он этих людей не понимал.
Ручей справа снова ожил, несколько человек вскочили на ноги, понеслись на десантников.
– Дураки! – спокойно произнес Назарьин, дал по ним очередь, – и мигом охладил их пыл, свалил на землю. – Ну куда вы суетесь, дураки?
Последние пули очереди всадились в твердый камень – наверное, попала гранитная прослойка, вышибли сноп искр, ярко осветивший пространство, с тоскливым пением унеслись в небо, на афганскую сторону.
Залегшие боевики начали торопливо отползать, изредка кто-нибудь из них пускал в сторону десантников автоматную очередь, трассирующие пули проходили наверху. Назарьин на эти очереди не отвечал, лишь ругался коротко: