Тихие гости
Шрифт:
– Даже не верится, что мы все-таки едем! – пихнула я Валерию в бок, когда наконец провожающие вместе с перроном остались далеко позади, а за окнами замелькали расписанные граффити гаражи.
– Я маме сказала, что тебя тетя Наташа спокойно отпустила. – Лера отлично знала мою бабушку-паникершу и потакающую ей маму. – И тогда мама тоже разрешила нам одним ехать. Папа, понятно, всегда за.
– Ха! Я то же самое маме сказала, только про тетю Иру. И раз твоя мама разрешила, то моя тоже успокоилась. А ты чего молчишь, Сонь?
– Господи, а я своим сказала, что с нами Леркины родители будут, немного попозже приедут.
«Господи» – это была присказка
А София продолжала причитать:
– Соврала! Но я правда так думала. Сначала. А потом как-то неловко было говорить. Да и они уже согласились, планов понастроили. Мелкий-то так и не выздоровел…
Мелкий – это Сонин младший брат, недавно родившийся. Каким-то образом он ухитрился подхватить сильную простуду, и Софье грозила перспектива остаться без каникул. Понятно, что она очень старалась не доставлять родителям дополнительных проблем и считала своим долгом помогать маме, а от нее, как от старшей и взрослой, именно этого и ждали. Но все же каникулы!..
Мы все замолчали, пристыженно задумавшись, что будет, когда наше вранье раскроется. И стоило ли вообще врать. Но сделанного не воротишь.
На нас никто не обращал внимания. Кондуктор равнодушно проверил билеты и ни о чем не спросил. И пассажиры были заняты собой, едой и своими мелкими детьми. А мы-то боялись, что начнутся расспросы: куда вы, почему одни, то-се. Вернее, я боялась. Меня не отпускало чувство, что мы делаем что-то неправильное, ненужное. Что зря мы одни поехали. Но девчонкам я ничего не говорила, чтобы не начали надо мной насмехаться.
И мама, и бабушка много раз рассказывали, как в детстве ездили совсем одни на другой конец города, на дачу или вообще в другой конец страны. Как мама на зимние, кстати, каникулы как-то поехала к троюродной сестре в лесничество, а там на лыжах от станции надо было идти. Так ее сестра с лыжами и встречала.
Вот интересно, что бабушка свою дочь спокойно отпускала, а я будто немощная какая. А мы уже сто раз к Лере на дачу ездили на летние каникулы. В последний раз нас, собственно, на одной станции посадили в электричку, а на другой станции встретили. Что там вообще могло случиться в поезде? И все равно какой-то непонятный зуд меня донимал. Он мешал мне дремать, хотя девчонки уже вовсю сопели.
За окном депрессивно мелькал, постепенно проступая сквозь медленный январский рассвет, бело-серый с черными вкраплениями зимний пейзаж. Наши попутчики хрустели чипсами, сосредоточенно разгадывали кроссворды, тупили в телефоны. А мы решили беречь заряд и только несколько раз прошлись по социальным сетям и сыграли всего в парочку игр. Теперь же Лера с Соней задремали, а я волновалась из-за какой-то ерунды, мне самой непонятной.
Когда мы вышли на своей станции, уже совсем рассвело, и чистое зимнее небо, предвещавшее морозец, приятно освещалось солнцем. Даже тусклый пристанционный антураж провинциального городка в лучах солнца выглядел не таким беспросветным.
Довольно быстро подъехал курсирующий между деревеньками и поселками автобус – старенький, обшарпанный, выпускающий огромные клубы вонючего дыма. Зато исправный. Конечно, и водитель, и кондуктор давным-давно знали всех пассажиров: кто, где и во сколько садится и куда отправляется.
И как ни старались мы первыми пробраться в салон, все местные уже успели занять свои привычные места. Даже удивительно, как им это удалось. Мы своими глазами видели, что прибывший автобус покинули все пассажиры,
Недовольна была и тетенька, которую эти старушки совсем зажали. У нее на коленях и так была раздутая авоська, полная каких-то не то веников для бани, не то просто сухих веток.
На заднем сиденье, которое мы изначально договорились между собой быстренько занять, неопределенного возраста работяги уже с утра заправлялись пивом прямо из пластиковой бутылки. Вообще непонятно, как мы с девчонками могли всех этих колоритных персонажей прохлопать.
Едва автобус тронулся, замотанные старушки принялись болтать между собой, явно продолжая разговор. От нечего делать мы невольно прислушивались к нему, к тому же пожилые женщины то ли оттого, что слышали плохо, то ли просто не стеснялись, но общались довольно громко.
– Да что там дачники. Вон помнишь, нет, Вадимка же пропал. Просто… Ну это давно еще. Давно! У Карнушиных. Здеся. Парню же в армию идти, а он пропал. Такой был парень. Всегда на виду. Его не уводил никто, не. Сам, вишь, в лес пошел. Не помню уж зачем, по грибы там, поохотиться.
– В армию не хотел?
– Да ты что! Как эть не хотел? Вадимка-то не из таковских. Хороший парень. Все думал, как бы получше сделать. Мамка евойная до последнего ждала. Ну, думала, погуляет, мир повидает да вернется. Али весточку какую пришлет. Не мог он их бросить.
Старухи покачали головами, как китайские болванчики.
– Карнушиным-то свезло. Такой серьезный парень! Он и книжку откуда-то привез старинную, все читал. Никому не давал, мол, секретная. Все, говорил, хочу исправить у нас тут. Мол, один знающий человек ему передал знания свои. Ученый! Может, после армии-то учиться пошел бы. Как знать. Ведь ходили же к нему, чего-то он там правил, правил… Так что поначалу и не рыпались, когда Вадимка не вернулся. Но, конечно же, через пару деньков зашебуршились. Он и не ссорился ни с кем. Чего ему! Он же в армию скоро, радостный такой был. Но, конечно, первым делом поспрашали у дружков. Никто не сознался. Ну пошел и пошел в лес. Не маленький – следить за ним. Думали ж еще: может, заблудился. Мужики прочесывали, прочесывали, нет ничего. Ну ясно. Пропал. С концами. Ни вещичек, ни следочков. И книжка Вадимкина тоже пропала. С собой, что ли, в лес взял. После этого никто уж не верил, что он просто так взял и смотался куда. Но карнушинской бабке, стало быть, никто слова не сказал. Пусть себе думает, что вернется, мало ли, дурь в башку ударила парню. А сгинул Вадимка. Жалко парня.
– Но заложенных у нас не было! Вадимка не вернулся, но не пакостил же. Не пакостил вроде. Карнушины ничего такого не рассказывали. Уехали, правда, вскорости. Все, кроме бабки ихней, матери, стало быть, Вадимкиной. Та все ждала… Сердцем, говорит, чую, здеся он. Говорила, бывало, что слышит голос сыночкин: «Мам, мам!» Обернется, а там трава шевелится, будто прошел кто. Аж жутко…
– Да заложный он, ясень пень.
– Не было у нас заложных!
– А псина эта? Ей уж помереть пора, а она вона шастает у вас. Он небось и есть Вадимка.