Тихие сны
Шрифт:
— «Жигуль» меня от напитков бережёт.
Телефон прервал инспекторские проекты. Он схватил трубку, не сомневаясь, что звонит Леденцов.
— Да-да…
— Это ноль два? — спросил тихий, но ясный женский голос.
— Не ноль два, но милиция, — нетерпеливо ответил инспектор, намереваясь положить трубку.
— А у меня батарея не греет, — сообщил голос с грустной надеждой.
— Вызовите мастера, — улыбнулся инспектор, надеясь, что она услышит его улыбку.
— Но вы же сказали звонить по ноль два…
— Я мог и пошутить…
— Вы могли… А дочка утром спросила, кто нам исправил свет и кран.
— Странное имя для волшебника.
— А я дочке объяснила. У него два крупных уха, как ноли. Два глаза, как ноли. Две овальные щеки, как ноли. А когда он улыбается, то губы складываются в два нолика…
— Вылитый я.
— Дочка теперь только о нём и говорит. «Мама, позови волшебника из двух ноликов, пусть сделает батарею тёпленькой…»
Ненужная фигура Семенихина отстранилась, словно он отъехал на своём стуле к горизонту. То странное чувство, которое охватывало инспектора домашними вечерами, явилось вдруг с иным, тёплым привкусом неожиданной радости. Что ж, все его дурные мысли о луке, соковыжималке, тапочке и котёнке — к этому разговору? Он улыбнулся далёкому Семенихину, и далёкий Семенихин ответил всепонимающей ухмылкой.
— Как звать вашу дочку? — тихохонько спросил инспектор, точно мог её разбудить.
— Самое простое имя.
— Маша.
— Нет, Катя.
— Передайте Кате, что волшебник Ноль Два очень занят — он ловит злую ведьму, ворующую детей.
— А когда поймает?
— Тогда он придёт.
Из дневника следователя.
Детский мир настолько своеобразен и загадочен, что мы о нём только догадываемся. Ребята всё видят и слышат иначе, чем мы.
Иринка вдруг спрашивает:
— Пап, в филармонии лошади есть?
— Разумеется, нет.
— А зачем им ковбой?
— Да не нужен им ковбой.
— Не-ет, один нужен. По радио говорили…
На следующее утро я услышал объявление: в филармонии начинался конкурс в оркестр, в том числе требовался один гобой. Я Иринке, и объяснил. Но у неё уже готов новый вопрос, теперь из газеты, которую она держит, по-моему, вверх ногами.
— Пап, ослов куда принимают?
— Никуда не принимают, — лакирую я действительность.
— А тут написано: «Приём осла…»
Я смотрю газету, где, разумеется, напечатано: «Состоялся приём посла…»
Леденцов почти не таился. Казалось, что осенняя теплота сделала ненужными все оглядки и предосторожности. Он шёл, распахнув пиджак и насвистывая, и его рыжая голова пылала, как осенний клён. Но открытым шёл инспектор не из-за погоды — на общем совете решили Катунцева задержать и допросить, как только он подойдёт к дому подозреваемой. Выходило, что инспектор висел на его хвосте последний раз.
Катунцев — тот уж определённо из-за снизошедшего солнышка — двигался скоро, точно боялся, что оно передумает и закроется уместными сентябрьскими тучами. Его шаги, похожие на спортивную ходьбу, удивляли инспектора — куда мужик спешит? Ведь дом Валентины Дыкиной не уехал, стоит себе на крепком фундаменте. Нет, солнышко тут ни при чём.
Через два квартала инспектор понял, что маршрут сегодня иной — Катунцев шёл не к голубому жилмассиву. Тогда задуманная
Катунцев шёл прямо, рассекая тёплый воздух несгибаемой шляпой. Сказочный голубой массив остался в другой стороне. Высотное здание «Гидропроекта»… Сюда? Нет, миновал. Возможно, идёт себе мужик по делам, а инспектор тащится сзади хвостиком. Станция автообслуживания. Конечно, сюда. Машина, небось, сломалась. Но прошёл мимо, не притормозив. Ресторан «Садко»… Неужели сюда? Нет, свернул за угол и отмахал ещё два квартала шагом, которому позавидовал бы ломовой конь…
Но вдруг его ход замедлился. Катунцев оглядел улицу и остановился, будто у него иссяк завод. Здесь, сюда? Здесь — он привалился к оголённой берёзе и закурил медленно, теперь уже никуда не спеша.
Леденцов забегал, как высвеченная мышь, — тихая и голая улица, где ни спрятаться, ни притвориться. Если свернуть за выступающий угол дома, то ничего не увидишь, а воровато выглядывать не годится; если перейти на другую сторону, то тебя видно, как ту самую высвеченную мышь. Оставались автоматы с газированной водой, которые забытой парочкой прислонились к стене. Лишь бы работали.
Инспектор подошёл. Автоматы работали, и он облегчённо нащупал в кармане горсть мелочи. И сделал первую глупость, выпив стакан залпом, ещё не зная, сколько ему придётся тут стоять. Второй стакан пил уже мелкими глотками — смаковал, как вино из подвальной бутылки.
Катунцев темнел под берёзой, вжимаясь в неё широкой спиной. Он рассеянно курил. Ждал. Но кого?
Четвёртый стакан инспектор пил особенно долго. Хотя бы сиропы залили разные. Апельсиновый, сладкий, противный. Лучше чередовать — стакан с сиропом, стакан чистой. Пятый стакан он ещё одолел, но шестым начал захлёбываться, решив, что в его образовании есть пробел: в школе милиции учили криминалистике, праву, стрельбе, приёмам борьбы, но не научили влить в себя пару литров газированной воды с апельсиновым сиропом. С пивом было бы легче, с пивом было бы проще.
Когда автомат нафыркал седьмой стакан, инспектор услышал нудный голосок:
— Парень, ты не лопнешь?
Пожилая дворничиха мела берёзовые листья.
— А что — жалко?
— Тут один тоже воду пил, а потом вошёл в булочную перед закрытием и вопросик кассиру: «Закурить есть?»
Инспектор воспрял, надеясь на разговор, который заменил бы пытку водой.
— Мамаша, с похмелья я.
— И чего мужикам нравится в этой водке…
— Букет, мамаша.
— Говорят, сторож в каком-то музее весь спирт из-под уродов вылакал.
— Интересно, как же он его называл? Младенц'oвочка?
Дворничиха ему ответила, но он уже не слышал. Катунцев отвалился от берёзы и сделал шаг вперёд. К нему подошла женщина в белом плаще. Дыкина, это Валентина Дыкина. Сейчас она увидит его, Леденцова, и побежит. Нужно что-то сделать — быстрое и точное…
— Тебя мутит, что ли? — дошёл голос дворничихи.
Инспектор посмотрел на неё, а когда вернулся взглядом под берёзу, то увидел в руках Дыкиной белый пакет. У Леденцова осталось несколько мгновений. Нужно сделать что-то быстрое и точное — потом ведь ничего не докажешь.