Тихие выселки

Цветнов Александр Иванович

— Ты, Гринька, — сказал окрепшим голосом Грошев, — не очень-то вином увлекайся.

Пшонкин удивленно поставил на него глаза.

— Да, да, от тебя попахивает. Смотри, с машины ссажу и в поле с вилами отправлю.

У Пшонкина пропала ухмылка, лицо вытянулось,

4

Не торопясь, Маша шла от Дуси. Около заколоченного дома Калуги стояла Анна Кошкина. Сам Калуга вот уже десять лет жил в Санске, но места на выселках не терял. Кошкины, как соседи, вели надзор за его избой и садом. Анна шагнула навстречу Маше.

— Калуга раздумал в отпуск

приезжать, собрался домок продавать, на слом за бесценок отдаст, прямо жалость.

Маша оглядела избу Калуги. Несмотря на заколоченные окна, вид у избы был довольно веселый.

— Пятистенок хороший, — согласилась Маша, — только бы веранду пристроить, двор не под одну крышу, а немного подальше отнести, чтобы со двора на ногах грязь в комнаты не таскать.

Анна вся засветилась:

— Машенька, миленькая, ты умница. — Шепотом добавила: — Пойдем внутри посмотрим.

Зашли со двора, Анна пошарила в кармане фартука, вынула ключ. Скрипнул ржаво замок. Потянула дверь к себе. Пахнуло пылью, нежилым. В полутьме ходили по комнатам, печатали на пыли следы. Анна вздыхала, словно не Калугин дом был, а ее и ей жалко с ним расставаться.

— Чего еще? — рассуждала она, многозначительно глядя на Машу. — Две комнаты прихорошенькие, кухоньку выгородить можно. Живи, не наживешься.

Маша тоже загорелась:

— Печь перенести ближе к двери — в комнатах всегда будет чисто, можно и совсем сломать, водяное отопление установить.

Анна приложила руки к груди, остановилась перед Машей, как перед иконой.

— Ну, детонька, все ты смыслишь, все ты понимаешь.

Повела в сад. После полумрака наруже особенно было светло, Маша даже зажмурилась, Анна говорила восхищенно, как будто видела впервые:

— Яблонушек сколь! И все в силе, все родят. И не жалеет Калуга!

Маша сорвала крупное краснобокое яблоко. Оно вязало во рту, но все равно ела. Анна смотрела, как она кислится, и нахваливала:

— Со своим садиком гожа, выйдешь утречком, какое хочешь, такое и сорвешь. И плохо ли на зимушку — лютую прожорливицу, запасешься яблочками. — Запричитала горестно: — Продаст Калуга домик на сторонушку, останется садик без призора, поломают его.

Маша подумала, что Анна советует ей купить дом. После поглядела на свою избу глазами стороннего человека: три окошка на полдни, одно боковое на закат — и все четыре маленькие.

Вошла — в комнате тесно и неуютно. Кровать стоит около голландки на самом виду, переборку поставить — тогда не повернуться. Смутил Машу Калугин дом, решила: деньги у матери на книжке есть, колхоз ссуду даст, только надо мать подбить на это дело.

В обед приехала с дойки, Прасковья в огороде полола морковь. Маша нагнулась рядом, рука об руку выщипывала мелкую травку. Надоело. Села на тропку, разделявшую огород на две половины. Солнце то и дело ныряло за седые тучи, что плыли стадами. В вышине дул ветрище, а в огороде было тепло, ласковый ветерок возился в волосах. Выпачканные землей руки Прасковья держала на коленях, на запоне лежало для супа несколько тоненьких морковок. Маша обняла мать, покачалась у нее на шее, как бывало в детстве. Давно дочь не ласкалась. Разомлело сердце Прасковьи. Маша зашептала ей на ухо:

— Мамочка, родненькая, я слышала, Калуга дом продает.

Прасковья отстранилась.

— Пусть продает, тебе-то что?

Маша повернула голову

матери к избе.

— Не дом, мама, халупа.

— То была не тесна, теперь тесна стала. Тебе дом на что? Не вечно в доярках будешь ходить, когда не то замуж выйдешь.

— У меня нет жениха.

— А Юрка? — насторожилась Прасковья. Она встала, забытые морковки скатились с запона на землю. — Какого тебе короля надо?

— Мама, не упоминай мне о нем.

— Что ты, Машка, толкуешь, — заволновалась Прасковья. — Совсем начальники сбили тебя с пути, ты им не верь, они покричат о тебе, пока ты им нужна, а как что-нибудь, позабудут.

И в который раз горько подумала о том, когда дочь училась, только и жила ради того, что ее ученой сделает, все жилы вытянет, а выучит. У Анны Кошкиной дочь скоро врачом станет, Маша всего лишь доярка. Да что там Тоня Кошкина! Вон Нюшка Арапкина, губастенькая, глаза по-лягушечьи навыкате, ножки тонкие, ухватиком, взглянуть не на что, а из Санска в отпуск приехала с ребятенком и мужем. И муж прямо не по ней — высокий, полный, кровь с молоком. Не уехала бы Нюшка на стройку, в Малиновке на ферме с коровами или телятами валандалась бы, вскакивала, как Маша, вместе с петухами да прижила бы с каким-нибудь нахальным мужиком ребятенка себе на горе и на утеху.

— Мама, при чем здесь начальники? — перебила ее мысли Маша. — Буду хорошо работать, никто меня не обидит. Давай дом купим, а?!

— Маня, ты с ума сошла — деньги тратить, да неизвестно, уцелеют ли выселки, Прохор Кузьмич, слышь, в область жалобу написал. Не хочешь за Шувалова, не надо, поезжай в Санск. Вон Нюшка Арапкина малярит, живет хорошо, а разве ее с тобой сравняешь, ты у меня как картинка.

— Мамочка, — нарочно жалобилась Маша, — зачем меня гонишь? Анна Кошкина говорит: Калуга недорого запросит.

— Ах, ведьма она, настоящая ведьма, хочет совсем меня разорить! Тебя, глупую, подговаривает, а я никак не догадаюсь, в чем причина. Манька, берегись Анки — она баба с подвохом.

Прасковья совсем разволновалась и, наверно, забыла бы, что время на стройку идти, там она работала подсобницей, да позвал от крыльца Семен Семенович:

— Прасковья Васильевна, ты в сборе?

— В сборе, в сборе, — отозвалась она и быстро пошла к нему.

Едва мать ушла, письмоноска принесла областную газету, развернула ее Маша, и сердце захолонуло — на второй странице она улыбается с большого снимка, затягивая на затылке кончики косынки. Красивая. Свернет, положит газету Маша, походит по избе, снова развернет ее и любуется. Несколько раз принималась читать большую статью о себе, но в голове от возбуждения все путалось, она плохо понимала то, что было написано, все — и дом Калуги, и тревога матери, и Юрка Шувалов — отодвинулось, стерлось в памяти.

5

Дело, которое предлагали Маше, было несложное: всего-навсего сказать речь на районном совещании животноводов.

— Боязно на людях-то говорить.

— В школе училась, на уроках перед классом говорила, — напомнил Низовцев.

— Приходилось и на школьных собраниях.

— Тем более, — обрадованно сказал он. — Сочинять речь тебе не нужно, ее подготовил Герман Евсеич, до совещания неделя, выучишь.

— Мария Петровна, пошли в кабинет специалистов, я текст дам, — пригласил Никандров, до того молча стоявший у окна.