Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)
Шрифт:
Дядя Ваня показал мне место на табуретке у стола. Я вытащил из-за пазухи перья и волос. Дядя Ваня посмотрел, пощупал обрезок Пойгова хвоста, одобрил:
— Хорош! Толштый и шивый — по нашей воде лучше черного. Поправитша рука, выучу тебя лешки плешть, крепкие, беж ужлов.
Я посмотрел на забинтованную, похожую на большой снежный ком руку, и посочувствовал.
— Болит?
— Не. Лучше штало. Беда, грешть не могу, никак.
Дверь скрипнула. Мурлыкая на ходу, пришел большой кот. Очень смешной. Весь белый, кончик хвоста и нос черные,
Я удивился:
— Какой тяжелый!
Рыбаленция погладил кота:
— Харч хороший — рыба, кожье молоко. Кто хошь поправитша.
Придерживая локтем дверь, тетя Наташа внесла и поставила на стол котелок с горячей картошкой, тарелку с селедкой, политой постным маслом, и хлеб. Из карманчика передника вынула две вилки; одну целую, другую — с обломанным зубом.
— Ешьте на здоровье. Старая картоха, да хорошая, молодая не скоро.
Дядя Ваня подал мне целую вилку, ломаную взял себе. Тетя Наташа принесла и положила мне на колени вышитое петухами полотенце. Спросила:
— Мерзавчика подать?
Рыбаленция замотал головой и принялся за еду. Страшно вкусная была картошка. Часть прижарилась, отлупишь корочку, она, как печенная на костре. И селедка вкусная.
Рыбаленция сказал:
— Шгони кота, мешает. Папка в плавании?
— Ага. В Котке.
— Жнаю. Финляндия.
— Дядя Ваня! Где вы по-фински научились?
— В Швеаборге. Шлужил долго, там и отшлужилша…
Глаза у Рыбаленции стали совсем-совсем маленькими и сердитыми. Вообще, говорил он мало, но почему-то не повторял слова. Я рассказывал. Про все: про Ваньку прачкина, разбойников, стражников, урядника и что завтра Иванов день, кокка, будут костры везде и мама позволила нам с Юркой не ложится спать. Можем идти на берег, смотреть хоть всю ночь.
Рыбаленция слушал внимательно, один раз переспросил, когда я про разбойника Графа рассказывал:
— Как? Как он штражнику шкажал?
Я повторил:
— «Адиеты, лучше бы за политиками смотрели!»
Рыбаленция на минуту перестал слушать, смотрел куда-то в сторону. А когда я говорил про Иванов день, сказал:
— Да, кокка…
И вдруг — при мне первый раз — помянул черта.
Тетя Наташа убрала со стола и ушла. Кот побрел за ней. Рыбаленция вытащил из-под кровати окованный железом матросский сундук, и открыл крышку. На крышке — фотография военного корабля. Показал, спросил:
— Хорош карап?
Я не очень разобрался, довольно темный был снимок, все равно согласился, что корабль очень хороший. Дядя Ваня порылся в сундуке, вынул что-то аккуратно завернутое в черную суконку, развернул и подал мне маленького медного сидящего человека, с ладонями, положенными на колени.
— Вожми на память. Давно иждалека привеж, вше думал подарить кому-нибудь, вожми.
Как я не отнекивался, пришлось взять. Рыбаленция задвинул сундук, мы еще поговорили, собственно, один я, он все смотрел и смотрел на меня,
— Жнаешь што? Хочешь на кокку ш моря пошмотреть? Крашиво! Грешть тебе, не могу…
Я сразу согласился. Дядя Ваня еще раз глянул на меня, будто рост смерил, решил:
— Жавтра к вечеру приходи к мошткам. Пойдем в море. Шайчаш мне на перевяжку. Пошли?
Мы вместе вышли на главное шоссе. Я рассказывал, что отец из плавания прислал велосипед и обещал еще шлюпку, настоящую морскую. Рыбаленция как всегда слушал молча, и вдруг… голова у него пригнулась, ноги зашаркали, палка застучала вовсю. Громко-громко забормотал:
— Рыбаленция! Рашкатушки! Першиада! Норд-вешт — тень-вешт! Буря!
Навстречу нам шел Фрол Петрович, урядник. Не здороваясь, строго посмотрел на Рыбаленцию и разминулся с нами, не сказав ни слова.
Дома мама посмотрела на подаренного мне медного человечка и сказала, что это Будда и что зачем я взял, может быть, вещь дорогая.
Опять урядник
Юрка целое утро растирал бутсы страшно вонючей и темной мазью. После завтрака убежал в Петровский хутор. Я решил посмотреть, как в Лоцманском готовят кокку. Не хотел с собой никого брать, прошел мимо наших бревен. Там никого не было. Заметил, что с шоссе в Большой дом идет урядник. Опять что-то случилось! Мигом обежал вокруг, на тропку под сиреневыми кустами и взгромоздился на приступку.
В кухне была одна тетя Зина. Открылась дверь, ввалился урядник и опрокинул ведро. Страшный получился грохот. Хорошо, что в ведре было мало воды. Урядник бормотал:
— Пардон! Пардон! Виноват! Ольгу бы Константиновну…
Тетя Зина бросила тряпку на лужу и ушла в комнаты.
Урядник плюхнулся на табуретку. Вид у него был унылый. Кончики усов свешивались, как сосульки. Бабушка появилась, как всегда, в двухэтажном платье и в наколке, только все светло-коричневое. Подошла к уряднику:
— Что ж ты, Фрол Петрович, с утра пораньше и в виде? Водки не дам…
— Ивана Купала большой праздник, сударыня, — урядник хотел перекреститься; получилось не очень: залез рукой выше красного погона. Хихикнул, икнул.
Бабушка продолжала выговаривать:
— Что люди скажут, — ладно еще, пусть. Гляди, Фрол, как бы начальство не заглянуло. Не за тридевять земель.
— Ольга Константиновна! Как в воду глядела. Беда, помогайте, становой завтра пожалует.
— Ну?
— С ревизией. Всюду нос сунет. Скажет, кони тощие…
— Не продавал бы овес на сторону. На одном сене…
— Помилуй бог, Ольга Константиновна, не продавал. Худокормные они…
— Врать-то в глаза. У кого Абрам Хенцу, риголовский мужик, десять мешков купил?
— Лошадки полдела. Подлецы кругом — люди, нашепчут: берет, порядка нет, кругом воровство. Ох, ославят ни за что!
— Сам виноват.
— Помилуйте, разве я… Посудите, с воришками. Одного, ради вас, отпустил, другой убежал…
— Как убежал?
— Из риги. Подрылся — и нет…