Тимкины крылья
Шрифт:
— Завтра после полетов иду стричься, — сообщил он. — Хватит.
Чего он вдруг придумал с этой стрижкой? Будто я не понимаю ничего. И не вижу. За несмышленыша меня принимает. Мне так обидно сделалось, что я и в комнату к нему не хотел заходить. Он меня сам затащил.
— Идем, идем, — засмеялся он. — Покажу что-то.
Принц Гамлет полетел в угол вместе с двугорбым верблюдом, бабой-ягой и пожарным в каске.
Со стены, из деревянной рамки с треснутым в уголке стеклом, смотрел на меня человек с чапаевскими
Дядя Жора вытащил из-под койки чемодан, достал потертую дерматиновую папку, полистал в ней бумаги.
— Вот все, что у меня осталось от отца, — сказал он и тоже посмотрел на портрет в деревянной рамке.
Мы сидели на провисающей пружинной койке, и я разглядывал желтые листки со схемами, набросками и цифрами.
— Как-то я показал это специалисту, — сказал дядя Жора. — Он высказал предположение, что в этих листках содержится ключ ко всей пропавшей рукописи. Здесь — расчеты, там была теоретическая часть.
— А вдруг здесь тот самый махолет, который будет держать человека в воздухе? — прошептал я.
— Все на свете — вдруг, — сказал дядя Жора. — Я вдруг летчиком стал. А мог бы вдруг сделаться скульптором. Из меня неплохой бы скульптор получился. Не то что летчик.
Он поднял с пола липовую чурку, на которой я обычно сидел под окном, повертел ее в руке.
— Попробую-ка я ее портрет вырезать. А?
— Кого — ее? — нахмурился я.
— Любин. Видал, какие глаза у нее?
— Чего глаза? Самые обыкновенные.
— Такие глаза Брюллов любил, — сказал дядя Жора. — Ты когда-нибудь замечал, как выписаны глаза на полотнах Брюллова?
Я понятия не имел, как выписаны глаза на полотнах Брюллова. Да и при чем тут глаза? Я совершенно не понимал дядю Жору. Я просто удивлялся ему. Перед ним лежит папка его отца с бумагами, в бумагах, быть может, скрыта тайна настоящего махающего крыла, а он про глаза!
Он заметил, что я надулся. И ни с того ни с сего опять заулыбался. Пряча папку обратно в чемодан, сказал:
— Быть тебе, Тимка, конструктором и не бывать тебе никогда художником. Это, наверно, один Леонардо да Винчи мог быть сразу и тем, и другим. А папку… Что ж, подрастешь — подарю тебе эту папку. Она для меня только память. А ты, глядишь, и вправду поднимешься в воздух на пристяжных крыльях.
Глава девятая. Птицы не умирают
Как умирают птицы? И куда они деваются после смерти? Я ни разу не видел на острове ни одного дохлого воробья и ни одной дохлой чайки. Может, они куда-то улетают перед смертью?
— Коты их сжирают, вот куда они деваются, — сказал Эдька.
— Такие, как Альфред, — возразил я. — Да?
Большущего рыжего кота Альфреда, который жил в офицерской столовой, Параня Цитрамоновна называла «тигрой». «Кыш
Как-то весной мы с Эдькой возвращались из школы. Лед стоял крепкий, и мы еще не перебрались жить на время, пока вскроется река, в Калининский поселок. Мы всегда до последнего момента оттягивали это переселение. Дорога от реки выходила прямо к офицерской столовой. В других местах уже было не пройти, а здесь еще ходили.
У помойки, недалеко от столовой, сидела на задних лапах и лакомилась отбросами крыса Муська. Солнце грело вовсю. Вокруг текло и капало. А Муська сидела на сухой щепке и проворно двигала у рта короткими передними лапами.
Крысу Муську мы знали давно. Она частенько заявлялась к помойке из Дома офицеров, где обитала под полом в мастерской пошива верхней одежды. Мастерская занимала комнатушку рядом с Любиной парикмахерской. В мастерской работал закройщик Юхан Паю, который носил очки в железной оправе и мятые брюки на засаленных подтяжках. Шил Юхан Паю, сидя на длинном столе посреди комнаты. Он говорил, что у него мерзнут нота. Но на самом деле Лаюшка, как его звали офицеры, боялся нахальной крысы Муськи.
Наша давнишняя знакомая крыса Муська сидела у помойки и обедала. А от кухни, прижимаясь к почерневшему льду, крался рыжий кот Альфред. Он подбирался к своей добыче, как истинная тигра. Он был раза в четыре больше Муськи.
Муська сидела к коту боком и добросовестно работала челюстями. Метрах в двух от добычи Альфред замер. Мы ждали молниеносного броска и короткой схватки. Но броска не последовало. Окаянная тигра лениво потянулся и, брезгливо отряхивая от мокрели лапы, побрел обратно к столовой.
Понятно, что такой кот, как Альфред, не поймал за свою жизнь ни одной живой птицы и вряд ли позарился на дохлую. Остальные коты у нас на острове не очень отличались от Альфреда. Мне вообще казалось, что они все или его родственники, или даже дети.
— Как же все-таки умирают птицы? — недоумевал я. — Куда они деваются? Ведь если мы не достанем птичьего крыла, то о махолете и думать нечего.
— Давайте чайку пристрелим, — предложил Эдька. — Чего нам.
Но рассудительный Кит сказал:
— В чайку нельзя стрелять. В птиц вообще нельзя стрелять. Только совсем худой человек стреляет в птиц.
— Ух, и до чего же ты умный! — перекривился Эдька. — Тебе самому не противно от того, что ты такой умный?
Мы сидели около заброшенной бани на окраине Сопушков. Внизу журчала речушка. В бане уже давно никто не мылся, потому что в ней подгнила одна стена и прохудилась крыша. Но в предбаннике крыша была еще надежная, и мы частенько собирались под ней для обсуждения всяких вопросов.