Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Двое стояли на мостке, называемом Яшмовым и выполненном в китайском вкусе. Двое — он и она. Он был высоким и плечистым, и по голосу его сразу можно было определить, что это уже не юноша, но мужчина средних лет, успевший повидать в жизни немало. Она же, напротив, была ещё совсем юной девочкой, только-только переставшей играть в куклы, а может, ещё и не переставшей. Невысокого роста, она смотрела на него снизу вверх и порой даже чуть-чуть приподнималась на цыпочки, чтобы лучше ощутить запах его дыхания, который кружил ей голову. Тонкая фигурка её дрожала от волнения, хрупкая
— Это свидание должно стать нашим последним, — говорил он вполголоса, стараясь смотреть не на лицо девушки, а на белоснежный лик луны, распластавшийся по поверхности озерца, питаемого ручьём, через который и был переброшен Яшмовый мостик.
— Но почему? Почему? — спрашивала она тонким голоском. — Я ничего не боюсь. Пусть смерть, пусть мученья, я на всё готова, только бы ещё разок услышать твой голос, ощутить запах твоего дыхания, которое волшебнее аромата роз.
— А я… — отвечал он, не в силах удержать строгий тон разговора, — я готов отдать Самарканд и Бухару за одну твою родинку на левой щеке, если только ты понесёшь в руках моё сердце.
— Ах, какие слова! Они как стихи. Ты сам придумал так сказать?
— Нет, не сам, — смутился он. — Это стихи Хафиза. — И он ещё больше смутился, вспомнив, что с этим стихотворением связывается анекдот про Тамерлана и великого ширазского поэта.
— Но ведь они точно отражают то, что ты чувствуешь, правда?
— Правда, моя стройная чинара, моя тонкая лань!
— Поцелуй меня…
Он привлёк её к груди и стал целовать в губы, пахнущие андижанской дыней, которую девушка ела перед свиданием. Тело его обмякло и стало наваливаться на хрупкую фигурку, одетую в легчайшее шёлковое платье, делавшее её ещё более соблазнительной. Но в последний миг, чувствуя, что вот-вот не выдержит, схватит её и понесёт туда, где тень гуще, он отпрянул:
— Нет, любимая, нет! Это невозможно. Мы не должны!.. Ты никогда не будешь моею, ведь ты…
— Молчи! — Она быстро накрыла его рот влажной ладонью. — Даже не произноси его имени. Его ненавистного имени!
— Но ведь он — мой господин, и я служу ему верой и правдой.
— Никто не заставляет тебя, любимый мой, делаться предателем и отрекаться от своего государя. — Ладонь её уже лежала у него на плече, а лицо медленно приближалось к его лицу. — Но подумай, мой алмаз сверкающий, ведь государь твой не вечен. И он — не молод. Он может умереть. И он умрёт. Возможно, очень скоро. И тогда… Я не знаю как, но знаю точно — мы сможем быть вместе. Ведь ты придумаешь что-нибудь. Разве есть на свете кто-либо умнее тебя?
— Есть, — засмеялся он. — Немало есть людей умнее.
— Ну кто же, кто?
— Хотя бы… Мавлоно Абдужаббар Хорезми. Или мирза Искендер.
— Фу! Мирза Искендер! Этот пузатенький урус! Такой противный! Как ты можешь сравнивать себя с ним?
— Он мой друг. Он — наш друг. Он так же ненавидит его, как ты.
— Как я? А как ты?
— И… и как я. Он такое замыслил!
— Что же? Что же? Скажи! Отравить его?
— Нет. Другое. Он не собирается причинять ему вреда и не
— У-у-у! — разочарованно промычала девушка.
— Я потом как-нибудь расскажу тебе, ладно? — сказал он, беря её за руку.
— Потом? Ты сказал: «потом»! Значит, это не последнее наше свидание!
— Но ведь ты сама сказала, что он когда-нибудь умрёт, и тогда…
— Тополь ты мой высокий! — Она радостно бросилась ему на шею, так что ноги её оторвались от земли, а руки крепко обвились за его спиною. Губами она жадно прильнула к его губам в долгом полуобморочном поцелуе. Держа её на весу, он соступил с мостка и сделал несколько шагов туда, где тень огромной чинары сгущалась и куда не проникал свет луны.
Неподалёку что-то хрустнуло. Влюблённые встрепенулись, отлепились друг от друга, он поставил её на землю и перевёл дух, немного пошатываясь и тревожно вглядываясь в темноту, туда, откуда послышался хруст. Долго они так стояли, взволнованные, наконец он сказал:
— Должно быть, это птица.
— Или лиса, — сказала она. — Супруг недавно запустил сюда лисиц. Сразу после того, как отсюда убрали китайцев.
— Супруг… — сердито пробормотал он.
— Ох, прости меня ради Аллаха! — воскликнула девушка. — Какая же я дура!
— Сама же просишь не называть вслух его имени, а сама…
— Прости! Прости! Прости!
— Никогда не называй его при мне супругом, слышишь! Это разрывает мне сердце.
— Бедный мой тополь! Прости свою глупую чинару!
— Чинара ты моя глупая!.. Смотри-ка, вон там скамейка. Давай сядем.
— Ты её только что заметил? Ведь на ней мы сидели позавчера.
— Ты перепутала. Мы сидели на другой. Мы же встречались на том берегу ручья. Забыла?
— Забыла. Обними скорее, меня бьёт какой-то странный озноб. Поцелуй меня, тополь мой высокий.
— Постой… Прости, но меня это мучает. Я всё время хотел спросить тебя, но не решался.
— Спрашивай, я готова ответить тебе на любой вопрос, мне нечего скрывать от тебя, любимый.
— Скажи… Я знаю, что он давно уже немощен и не мог… Но…
— Спрашивай же!
— Он прикасался к тебе? Он трогал тебя как-нибудь?
— Нет! — воскликнула она и рассмеялась от всей души. — Нет, слышишь, нет!
— Правда? — обрадовался он всем сердцем. — Но ведь он уже несколько месяцев как взял тебя в свой гарем. Разве такое возможно?
— Я всё время реву, как только меня приводят к нему. Плачу навзрыд, да и всё тут. Мне даже притворяться для этого не приходится, слёзы сами рекой текут, как только представлю, что это старое вонючее чудовище будет ко мне прикасаться своими гнилыми лапами… Бр-р-р-р!!! От него пахнет мертвецом, сколько ни умасливай его благовониями.
— Но в конце концов он может рассердиться на твои слёзы.
— Аллах спасает меня. Надо отдать старику должное, он только умиляется, говорит мне ласковые слова, как будто я его внучка, и, видя, что меня ничем не развлечь, отпускает подобру-поздорову. Всё-таки в нем есть ещё что-то человеческое. Чем скорее он станет покойником, тем скорее превратится в человека.