Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Натирая лицо целебными мазями и подкрашивая глаза и губы, она не очень-то старалась, поскольку знала, что зеркало вовсе не отражает её настоящего лица, а лишь показывает, какою была бы теперь Сарай-Мульк на самом деле, если бы не волшебное мастерство хорезмийца, за которое ему пришлось поплатиться собственной жизнью тридцать два года тому назад.
Откинувшись в кресле, биби-ханым внимательно разглядела отражение и улыбнулась. Даже там, в зеркале, пред нею восседала величественная матрона, пожилая, а вовсе не старая — не пятидесятилетняя старуха, а женщина пятидесяти лет с ещё очень яркими следами былой красоты. Это в зеркале, где она старела, а на самом деле она ведь оставалась неувядаемой, и это всегда всех восторгало, заставляя преклоняться.
— Хороша, очень хороша! — зная, что сейчас нужно угадать мысли своей госпожи, воскликнула стоящая за спиной
— Ну!.. — сердито топнула ногой старшая жена Тамерлана.
— Молчу уж, молчу, — по-доброму улыбнулась Шуин, снисходительно, как и все, относясь к единственной придури биби-ханым, которая во всём другом всегда — вот уж сколько лет! — оставалась премудрой и справедливой. Когда надо — строгой, когда надо — щедрой, всегда точно знающей, кому чего нужно и кто чего заслуживает, когда следует поступить так, а когда — эдак.
— Теперь ступай да разведай осторожненько, как там хазрет, спит ли ещё или уже на ногах, — приказала Сарай-Мульк, и пятидесятилетняя китаянка Шуин послушно поплелась исполнять приказание.
В отличие от своей госпожи она-то как раз выглядела старой, даже старше пятидесяти лет, хотя когда-то и Шуин блистала необыкновенною красотой, и однажды, во время похода против Урус-хана, хазрет переспал с нею несколько раз, после чего она родила ему незаконную дочь, отданную на воспитание в Ургенч, в хорошие руки. Сарай-Мульк, главная жена Тамерлана, не родившая ему ни одного ребёнка, имела полное право не то что тайком отравить служанку, но даже если бы она в присутствии всех заколола её кинжалом, никто б не поставил ей это в вину. Однако биби-ханым сделала вид, будто ничего не произошло. Во-первых, Тамерлан даже бесплодие Сарай-Мульк чуть ли не возвёл в ранг святыни — мол, у биби-ханым множество забот, которые даже важнее деторождения, и она очень скоро перестала отчаиваться оттого, что у неё нет детей, и не завидовала другим жёнам, наложницам и служанкам, лоно которых стало благословенным. А во-вторых, дружбу с Шуин она ставила выше недолгого романа китаянки с Тамерланом.
Выходя из дворца Баги-Чинарана, Шуин прошла через главный, преддверный альков, в котором располагался огромный серебряный стол, со всех сторон окружённый высокими ложами. Именно здесь вчера и проходил дастархан, первый дастархан с вином после долгого-долгого воздержания. Вчера Тамерлан своею высокою волею благословил попойку, и все его приближённые, все, кто был приглашён на дастархан, дорвались.
Стол вчерашнего пиршества уже был убран и вымыт до блеска, но окружающие его лежанки являли собой полный беспорядок. Подстилки и коврики были смяты, подушки разбросаны, там-сям валялись опрокинутые кубки и чаши, пояса и шапки, в трёх местах издавали смрад блевотные лужи. Человек семь-восемь так и остались спать здесь вповалку, и среди них не кто иной, как внук Тамерлана, сын Мираншаха, восемнадцатилетний Султан-Мухаммед. Увидев его спящее опухшее лицо, сине-зелёное в сумерках алькова, Шуин укоризненно покачала головой и направилась вниз по ступенькам крыльца, вышла в сад и свернула налево, где возвышался оранжевый китайский павильон, в котором в эту ночь спал великий завоеватель мира.
Шуин вдруг отчётливо вспомнилась её последняя ночь с Тамерланом, самая лучшая, после которой государь сказал, что больше не хочет делить с ней ложе, а биби-ханым тогда же, утром, со смехом сказала: «Ты, кажется, говорила мне, что Шуин по-китайски — “непорочный лепесток”? Вот и верь после этого в силу имён!»
Она вошла в шёлковый расписной павильон почти одновременно с секретарём Тамерлана, мирзой Искендером, который, пользуясь тем, что хазрет напился, ночевал в обществе своей жены и лишь под утро поспешил на своё место. Шуин не могла взять в толк, почему Тамерлан так доверяет этому урусу, — вот уже полгода ни на шаг не отпускает Искендера от себя. Насколько же симпатичнее был Гайасаддин Ани! И, говорят, такую книгу огромную написал про то, как была завоёвана Индия. Однако ж, гляди-ка, не угодил чем-то. А этот хлыщ угодил…
— Искендер, — окликнула Шуин мирзу. — Любезнейший Искендер, моя госпожа просила осторожно разведать, не проснулся ли ещё великий государь и в каком он настроении.
— Хорошо, — кивнул Искендер, — через несколько минут я дам вам знать, примерная Шуин.
«Примерная Шуин! — мысленно возмутилась служанка. — Мог бы и почтенной назвать, язык бы не отвалился». И стала ждать.
Тем временем Искендер прошёл
116
Урзан — Рязань. Улус Джучи — наследственное владение монгольских ханов из рода Джучи, сына Чингисхана; русские земли считались в разное время то колонией, то протекторатом улуса Джучи.
Искендер с улыбкой перекрестился на святые изображения, затем с опаской поглядел на стоящего поблизости нукера, но тот ровным счётом никакого внимания не обратил на немусульманский поступок мирзы. Потянув за кольцо, вставленное в пасть льва, Искендер открыл дверь и вошёл туда, где спал Тамерлан. Точнее, уже не спал. Он лежал на спине и смотрел в небо, открывающееся в потолке, — лазурный клочок предрассветного неба. Две наложницы-хиндустанки спали рядом, по обе стороны от завоевателя их родины, залившего Индию кровью по колено. Неподалёку, на другом ложе, также в окружении двух хиндустанок, спал внук Тамерлана, двадцатидвухлетний Халиль-Султан, сын Мираншаха и Севин-бей. Когда-то, завоевав Хорезм, Тамерлан приказал хорезмийскому хану выдать свою племянницу Севин-бей за старшего тимурида, Джехангира. Она была внучкой знаменитого Узбек-хана, и по ней Джехангир стал гураганом, то есть ханским зятем. После смерти Джехангира Севин-бей вместе со всем гаремом покойного перешла к третьему сыну Тамерлана, Мираншаху, и стала рожать детей ему.
Лежащие рядом с Халиль-Султаном наложницы были полностью обнажены, а значит, в отличие от деда, внучок этой ночью не ограничился целованием плеч и грудей красавиц.
Завидев Искендера, Тамерлан довольно бодро приподнялся над своим ложем и спросил:
— Который час?
— Скоро субх, — ответил Искендер и добавил: — Который хазрет, вероятнее всего, оставит сегодня побоку.
— Вероятнее некуда, — вздохнул Тамерлан ради приличия, но явно нисколечко не жалея о том, что пропустит утреннюю молитву. — Нет ли там поблизости глотка бузы? В последнее время в моей столице стали варить просто-таки отменнейшую ячменную бузу.
— Разумеется, есть, — ответил мирза. — Я как раз принёс обладателю счастливой звезды полный кувшин ледяного напитка, сваренного три дня назад.
— Именно три дня, именно, — весело забормотал Тамерлан, принимая из рук своего секретаря серебряный кубок, до краёв наполненный пенистым пивом. — На четвёртый и пятый день буза теряет свои ароматные свойства, на первый и второй она ещё не успевает их приобрести. Ну, во имя Аллаха, всемилостивого и милосердого!
Одна из наложниц проснулась и с любопытством стала смотреть, как двигается кадык повелителя под мощными глотками. Осушив кубок, Тамерлан крякнул и весело улыбнулся, подмигивая красотке, нисколько не стыдящейся своей обнажённой груди, а даже напротив, видимо, очень гордящейся её пышностью.
— Сегодня понедельник? — спросил Тамерлан.
— Нет, вторник, — возразил Искендер. — День планеты Миррах.
— Мой любимый день недели, — сказал Тамерлан, гладя наложницу по щеке, шее, груди. — Ну что, глупышка? Все твои мысли об одном. А мои — о другом. Знаешь ли ты, что я всегда выхожу в поход по вторникам? И когда шёл на Индию, чтобы привезти тебя сюда, моя кошечка.
— Судя по всему, с минуты на минуту явится биби-ханым, — как бы между прочим обронил Искендер.
— Это точно, — кивнул Тамерлан. — Обычно она крепко спит всё утро, но когда я напиваюсь, она непременно явится ко мне рано-рано, чтобы застать меня в первые минуты похмелья. Моя хитроумная Сарай-Мульк! Она знает, что в это время я в хорошем настроении и у меня можно просить что хочешь. Что ж, надо встретить её. Искендер, пусть несут мне чистую одежду и умывание. А этих всех в шею отсюда. Скажите, чтобы шестеро нукеров осторожно взялись за края ковра, на котором спит внучок, и унесли его отсюда, не потревожив его сна.