Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Юлдуз-ага очень полюбила Халиль-Султана, — вздохнул Мухаммед, этим вздохом как бы выражая сочувствие писателю. — Царевич такой весёлый, неистощимый на разные выдумки человек. А женщины глуповаты, предпочитают умным и образованным мужчинам таких, которые без конца что-нибудь придумывают, тискают и тормошат.
— Какое неблагозвучное имя — Юлдуз-ага, — сказал де Клавихо.
— Халиль-Султан придумал, — пожал плечами Аль-Кааги.
— Что оно означает?
— Сударыня утренняя звезда.
— В переводе красиво, — вздохнул дон Гонсалес, затем посмотрел на кувшин с вином и решительно заявил: — Напьюсь! Давайте, Мухаммед, пить!
И они стали пить вино, да так лихо взялись за это
— Нукнислава! Зачем ты бросила меня? У тебя такая сладкая ладонь, а ты целуешься с этим юношей, хоть он и внук сеньора Тамерлана. Он балбес, Нукнислава, балбес! Брось его и вернись ко мне!
А Мухаммед осоловело смотрел на то, как выводят натёртого фосфором слона, светящегося в темноте огромным призраком, и думал: «Куда же это мне надобно было бежать, как только стемнеет?..» Он никак не мог вспомнить о свидании, назначенном ему самою кичик-ханым в шатре под чучелом журавля. Выпив очередной кубок сладкого шемаханского, он решительно качнул головой и сказал:
— Вот сейчас пойду, встану перед ним и скажу: «Мы любим друг друга! Хочешь — свари нас обоих в кипятке и сожри! А лучше — отпусти нас на все четыре стороны».
— Мухаммед Аль-Кааги, — обратился к нему подошедший минбаши Джильберге, — вы, кажется, пьяны?
— Ничуть, — мотая головой, отвечал Мухаммед.
— Вы в состоянии следовать за мной?
— Опять следовать? Опять язык есть? Н-не хочу!..
— Вы можете стоять на ногах и ходить?
— П-жал-ста! — И Мухаммед встал и сделал несколько шагов.
— Отлично. Пойдёмте.
— Куда?
— Лучше, если вы не будете задавать никаких вопросов.
— Слуш-сь!
Джильберге подхватил Мухаммеда под мышки и поволок за собой. Вскоре Мухаммед увидел, что они идут по тускло освещённым улицам орды. Смутное подозрение закралось в душу пьяного дипломата.
— Нельзя задавать вопросы? — спросил он у Джильберге.
— Между прочим, то, что вы сейчас сказали, это тоже вопрос, — усмехнулся немец.
— Понял, — буркнул Мухаммед и на некоторое время вновь отключился, только ноги его передвигались сами собой. Очнувшись в следующий раз, он увидел луну, молодую и ясную, а на её фоне силуэт журавля на вершине шатра. Что-то такое припомнилось ему, но что именно… Ещё через мгновенье он очутился внутри шатра. Там горел маленький огонёк лампадки, почти ничего не освещающий в интерьере.
— Получите! — сказал Джильберге.
— Спасибо, мой дорогой, — прозвучал женский голос, очень и очень знакомый. — Вы покараулите снаружи?
— Покараулю. И не бойтесь, не выдам. Ведь я всё-таки рыцарь.
Сразу после этого Мухаммед оказался лежащим на мягком, пропитанном благовониями ложе, и ласковые женские руки принялись гладить его и раздевать. Голова закружилась, губы слились в сладостном поцелуе с губами той, кого он принимал за свою милую Зумрад.
— О моя луноликая чинара! — выдохнул Аль-Кааги, когда поцелуй прервался ненадолго, чтобы уступить место следующему лобзанью.
Глава 36
Когда кончается праздник, всегда тоскливо на душе
Две недели раскинувшаяся в окрестностях Самарканда орда предавалась необузданному веселью. Каких только затей и игр не было напридумано, каких только блюд не отведали гости курултая и каких только вин и водок не откушали!
На третий день после объявления войны Китаю праздновали день рождения биби-ханым Сарай-Мульк. Во время праздника она хвасталась, что уже
Наконец празднества стали стихать. Некоторые из тех, кто присутствовал на великом курултае, потихонечку покидали орду ещё до окончания торжеств, уезжая в свои области, чтобы скорее начать подготовку к походу. Заветным днём выступления на Китай был назначен первый день лунного месяца раджаба 807 года хиджры [165] .
Когда уехали Джеханшах, Шах-Малик и Мухаммед Ику-Тимур, Тамерлан объявил: отныне — не пить вина! Завершением торжеств стала великая тризна по всем умершим и погибшим героям, проходившая уже не в орде, а в Самарканде, в большом доме, пристроенном к мечети Мухаммед-Султана, в которой находилась усыпальница второго сына Джехангира, умершего в позапрошлом году от той же болезни, что и Джехангир. На поминках подавали лёгкую бузу и много мяса, особенно солёного. Помещение в доме было рассчитано на дастархан для двухсот человек, но столько как раз и оставалось всех гостей курултая, даже меньше. Остальные к тому времени уже разъехались. Тамерлан был в грустном настроении. Ему нездоровилось, его знобило, да к тому же разболелись покалеченные суставы правой руки и правой ноги. От боли он порой начинал скрипеть зубами и был настолько раздражителен, что приказал всыпать сто плетей повару, который, по его мнению, недоварил рис в плове, хотя все признали, что плов получился отменный.
165
…первый день лунного месяца раджаба 807 года хиджры. — 1 раджаба 807 года хиджры соответствует 3 января 1405 года Рождества Христова. Хиджра — год переселения Мухаммеда из Мекки в Медину, начало мусульманского летосчисления.
Впрочем, всем присутствующим на заключительном дне торжеств и разделившим со своим хазретом великую печальную тризну Тамерлан велел выдать по мешку с деньгами, довольно немалыми — сумма в каждом мешке варьировалась от тысячи до трёх тысяч серебряных таньга [166] . Когда к нему подвели для получения подарков трёх послов короля Энрике, он впервые улыбнулся и спросил:
— Ну что, дети мои, забеременели ваши наложницы?
Когда испанцам перевели вопрос, они несколько смутились и, краснея, признались, что своё задание выполнили — афганка Гульяли и фракийка Дита понесли от дона Руи Гонсалеса де Клавихо, персиянка Афсанэ зачала от магистра богословия Альфонсо Паэса де Санта-Мария, и лишь хиндустанка Гириджа до сих пор была порожняя.
166
Таньга — довольно крупная серебряная монета. К примеру, одна таньга равнялась двум испанским серебряным реалам.
— Ну что ж, если их беременность подтвердится, я отпущу вас на родину, — сказал Тамерлан, протягивая каждому из испанцев по мешку, в которых звенело полторы тысячи таньга. Но когда испанцы отправились во дворец Кок-Сарай, где они теперь обитали, Тамерлан вновь сделался печальным, с невесёлым видом попрощался он со всеми остальными гостями, наказав каждому отправляться в свои области и как следует готовиться к трудному китайскому походу. Лишь одного Аллахдада он попросил задержаться ещё на пару дней, сказав: