Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Мне так стыдно, Зумрад.
— Тебе? Стыдно?
— Да. Когда Тамерлан поменял свой приговор, я должен был сказать ему: «Не хочу смягчения казни! Хочу быть в кипятке с той, кого люблю. Не хочу разлучаться с нею даже в джаханнаме [188] !»
— Не стыдись ничего, любимый! — вновь обнимая Мухаммеда, улыбнулась Зумрад. — И почему ты думаешь, что нас ждёт джаханнам, а не фирдаус?
— Но ведь мы грешники.
— Ты в этом уверен?
— Уверен… Хотя и не вполне.
188
Джаханнам —
— Нет, мы не грешники. Настоящая любовь — не грех. Грех — то, что они замышляют сделать с нами.
— А всё-таки, куда они нас везут? — Мухаммед прильнул к дырочкам, просверлённым в сундуке, но ничего не увидел. — Может быть, эта сволочь Джильберге задумал сам расправиться с нами?
— Почему он так зол на нас?
— Не знаю, Зумрад. Он просто — чёрный человек.
— Но ты же слышал, у него какая-то грамота с печатями Тамерлана.
— Уж не думаешь ли ты, что Тамерлан велел ему увезти нас с тобой к моему брату в Мазандеран? — усмехнулся Мухаммед.
— Конечно, не думаю, — горестно вздохнула Зумрад. — Просто…
— Что — «просто»?
— Так… Подумалось: «А вдруг…» Обними меня скорее!
И они снова жадно прильнули друг к другу, и долго на сей раз ничто не мешало их ласкам, покуда оба не уснули в душной темноте испанского сундука.
Первым проснулся Мухаммед. Голова у него трещала от боли. В дырочки внутрь сундука лился свет. Арба стояла без движения. Вдруг клацнул замок, и крышка сундука откинулась. Зумрад, проснувшись, испуганно вздрогнула всем телом и выкрикнула:
— Уже?!
— Вылезайте! — раздался голос Джильберге.
Выглянув из сундука, Мухаммед, преодолевая головную боль, хмуро посмотрел на минбаши. Зумрад, трясясь, забилась в угол сундука.
— Да вылезайте, не бойтесь, — усмехнулся немецкий рыцарь.
Выбравшись из арбы, Мухаммед и Зумрад увидели ясное солнечное утро и серовато-белые камни Зеравшанских гор.
— Где мы? — спросил Аль-Кааги.
— У перевала, — ответил Джильберге. — К полудню приедем в Кеш. Вас это устраивает?
— Что всё это значит?
— Понятия не имею, — пожал плечами Джильберге. — Либо очередная забава Тамерлана, либо он и впрямь… Короче говоря, вчера я получил от него приказ забрать вас из зиндана и отвезти в Мазандеран.
— Что-о-о?!
— В Мазандера-а-ан?!!
— А как же казнь?
— Её не будет. Повторяю: если только это не очередная мрачная шутка самого мрачного шутника во вселенной.
— А если всё-таки второе?
— Тогда не знаю… Можно будет сделать так — когда доедем до Термеза, где я в прошлый раз схватил вас, вы возьмёте деньги, двух лошадей и всё необходимое и поедете дальше. Я буду делать вид, будто вы по-прежнему при мне и сидите в своём сундуке. Таким образом я буду прикрывать вас, следуя за вами на небольшом расстоянии, допустим, до Герата. Если ничего не произойдёт, значит, Тамерлан и впрямь решил оказать вам царскую милость.
— Почему мы должны верить вам, Джильберге? — спросил Мухаммед. — Разве не вы столь бессердечно схватили нас в Термезе и привезли на самаркандское судилище?
— Тогда я выполнял приказ государя, — с достоинством отвечал немец. — Теперь я тоже выполняю приказ государя.
— Но согласитесь, что приказы резко отличаются один от другого, — вставила своё замечание Зумрад,
— Это меня не касается, — нахмурился Джильберге.
— Понятно, — сказал Мухаммед. — Нам что, снова залезать в сундук?
— Залезете, когда приедем в Кеш, а пока можете ехать свободно.
Позавтракав здесь же, на Зеравшанском перевале, они тронулись дальше. Когда подъезжали к Кешу, Мухаммед и Зумрад залезли обратно в сундук, а Джильберге повернул в замке ключ.
— Мне опять страшно, — сказала Зумрад, вновь очутившись в темноте, просвечиваемой лучами из дырочек. — Так и жди какого-нибудь подвоха! Скажи, ты веришь, что мы спасены?
— Надо верить в лучшее, — ответил Мухаммед, хотя сам нисколько не верил в то, что казнь отменялась и они едут туда, куда стремились десять дней назад. В это невозможно было поверить.
И всё же, когда миновали Кеш, Джильберге вновь открыл сундук и выпустил из него пленников.
— Вы так и будете запирать нас в этом ящике в каждом населённом месте? — спросил Мухаммед.
— Осторожность не помешает, — ответил Джильберге. — Уж вам-то, после того как попались в Термезе, пора бы это зарубить себе на носу.
Они поехали дальше, оставляя слева очертания гор Гиссарского хребта. Вскоре наступил вечер. Тот самый вечер, в который должна была состояться казнь. С наступлением темноты они остановились на привал в виду отдалённого селения, разожгли костёр, сидя у которого и поедая пахнущий дымком ужин, немного сдружились с ещё так недавно ненавистным Джильберге. И ночь прошла без омрачений, и утро настало, и они снова ехали, свободные и живые, не понимая, верить ли этому.
На третий день им повстречались испанские послы, которых гонец Тамерлана догнал в том же самом Термезе и теперь возвращал назад в Самарканд в сопровождении Карво-Тумана. Завидев их издалека, Джильберге приказал Мухаммеду и Зумрад полезать в сундук.
— Ни к чему им эта встреча, — сказал он.
И испанцы так и не узнали о том, что их друг Мухаммед избежал наказания и снова, на сей раз ещё более странным образом, двигается под присмотром немца Джильберге.
Сердце Мухаммеда наполнилось теплом, когда он услышал испанскую речь, и ужасно захотелось обнять дона Альфонсо, дона Гомеса и дона Гонсалеса, но арба тронулась, и ненадолго встретившиеся путники разъехались в разные стороны.
Через четыре дня после отъезда из Самарканда Джильберге, Мухаммед, Зумрад и двое сопровождающих их слуг благополучно добрались до Термеза.
Глава 53
Тамерлан и Искендер
Шли дни, и дни, и дни…
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! — шептал Искендер по-русски, просыпаясь и не зная, утро сейчас или вечер и сколько дней миновало с тех пор, как он оказался в глухом каменном мешке, сыром и затхлом. — Боже, милостив буди мне, грешному! — произносил он громче и размашисто крестился, чувствуя себя свободным теперь совершать православное моление. Теперь было всё можно — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь! — И он прочитывал весь чин утренних и вечерних молитв, и покаянный канон, и все песнопения, коим был обучен в детстве. Они ни единым словечком не истёрлись из памяти.