Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Я побывал в гостях у ферганских и бухарских повелителей денег, — вступил в разговор Хурдек и-Бухари, — все они на словах сочувствуют тем прекрасным мыслям, которые проповедуем мы, они готовы искренне оплакивать нас, когда мы погибнем, но помощь их остаётся лишь в их словах.
— Они хуже предателей, ибо внушают надежды, которым не суждено сбыться. А деньги свои они хранят для того, чтобы при появлении чагатаев с их помощью смыть с себя обвинение в сербедарстве. Вы это понимаете? — Голос Маулана Задэ становился всё более раздражённым.
— У нас нет другого выхода. Аллах так сказал, а я слышал, — заявил вдруг Абу Бекр.
Собравшиеся внутри амбара были смущены этим непонятно к чему относящимся заявлением даже больше, чем
Надо сказать, что соратники верховного трепальщика хлопка тоже не сразу и не до конца поняли, что именно имеется в виду. И что вообще значат слова: «Аллах так сказал, а я слышал»? Не присваивает ли благородный Абу Бекр себе пророческую роль? Не надо бы этого делать, дабы не смущать пугливые души правоверных, этих заплывших жиром благополучия трусов.
Маулана Задэ первым догадался, к чему клонил отец семейства.
— Вы поняли, что сказал благородный Абу Бекр? — с весёлой угрозой в голосе спросил он пропитанную сомнениями и смущением темноту.
Никто не ответил ему.
— Он сказал: у тех, кто не отдаст сам, мы придём и возьмём. Не может считаться преступником тот, кто вынимает камень из забора, окружающего дом жадного менялы, для того чтобы поместить этот камень в стену, которая защитит город.
Своей образной речью Маулана Задэ не добился нужного эффекта. Чайханщик наклонился в темноте к водоносу и тихо спросил:
— Они что, заборы собираются разбирать?
Вдоль стен амбара прокатился тревожный шепоток, из уст в уши вливались вопросы и поглупее того, что пришёл в голову старому чайханщику. Все были окончательно сбиты с толку. Ведь сказано: не заботься о красоте своей речи, а заботься о ясности в голове того, кто эту речь слушает.
Неизвестно, чем бы завершилось тайное собрание, когда бы одному мудрому от природы и медлительному от неё же брадобрею не удалось соединить в голове нити всех сегодняшних разговоров, что вылилось у него в довольно разумное предложение:
— Что-то рано мы беспокоиться начали. Кто это сказал, что эмиры уже бросили нас? Может, скачут они сейчас на битву с кровавым Ильяс-Ходжой? Нехорошо тогда звучат наши сегодняшние речи. Аллах молчит, но видит нашу торопливость.
Трудно было возразить что-то на это, хотя Маулана Задэ и пытался. Изощрённый в казуистике беспредметных споров, он мог бы доказать, что отсутствие сведений о предательстве Хуссейна и Тимура неопровержимым образом свидетельствует о том, что грязное предательство состоялось. Но для этого нужна была другая аудитория, привыкшая наслаждаться тонкими изгибами и неожиданными поворотами мысли. А здесь собрались люди всё больше примитивные, верящие в то, что можно пощупать, но не в то, что выглядит твёрдым в словесном описании.
Одним словом, мысленно шипя от ярости и обливая своё жёсткое торопливое сердце коричневой кровью отдаляющейся мести, пришлось Маулана Задэ признать своё временное поражение.
— Хорошо, — сказал он, — хорошо, сегодня мы разойдёмся по домам. Но что будет тогда, когда вы сами увидите, что мы не можем больше доверять этим степнякам?
Озадаченное молчание в ответ. Какой смысл задумываться о расстройстве желудка, который, может быть, нечем будет наполнить?
— Я спрашиваю, вы подчинитесь мне, если я окажусь прав?
Всё ещё не до конца понимая, чего от них так настойчиво добиваются, ремесленники и торговцы, водоносы и писцы, сытые по горло сидением в пыльном, душном амбаре, сказали, что да, подчинятся. Скорей бы на воздух, в чайхану, к ароматной баранине
Абу Бекр тоже понял, что разговор окончен, и крикнул охранникам, стоявшим с обнажёнными саблями у выхода из амбара:
— Пусть идут!
Порыв свежего ночного ветра влетел в растворенные ворота и поднял целый смерч лёгкой хлопковой пыли. Так получилось, что больше всего от этого порыва досталось Маулана Задэ. И глаза и рот его оказались забитыми летучей гадостью. Если бы в амбаре было светло, можно было подумать, что Маулана Задэ плачет, так слезились его глаза. Если только вообще его можно представить плачущим.
Глава 2
КРОВЬ И ГРЯЗЬ
Иногда война приходит с севера,
Иногда война приходит с юга,
Иногда война приходит с запада,
Иногда война приходит с востока.
И всегда война приходит с неба!
Весь Мавераннахр пришёл в волнение и движение, когда по нему разнеслась весть о вторжении чагатайского войска. Одни правители до смерти перепугались, другие возликовали. Третьи затаились, не вполне представляя, чего можно ожидать от этого события. Испугались мелики Шаша [43] , Ходжента, Отрара, Тавриза — уже три года они не посылали положенной дани хану Страны Чет. Три года назад им показалось, что время его правления в Междуречье прошло окончательно. Более того, с присылаемыми к ним даругами и баскаками [44] медики вели себя высокомерно и даже оскорбительно. Ильяс-Ходжа три года копил обиду и силы и теперь пришёл, чтобы восстановить справедливость. А что такое справедливость по-чагатайски, никому в Мавераннахре объяснять было не надо.
43
Мелики — мелкопоместные землевладельцы, одна из низших ступеней сословной иерархической лестницы феодалов.
Шаш — современный город Ташкент.
44
...присылаемыми к ним даругами и баскаками... — Должностные лица: надзиратели за сборами податей и исполнением повелений хана; наместники с теми же функциями.
Тряхнув мошной, бросились заносчивые правители перевешивать трухлявые ворота своих хиндуванов [45] и переобувать своих стражников. Tе лишь внутренне усмехались, ибо ни босые, ни обутые не собирались стоять насмерть на пути непобедимой чагатайской конницы.
Не радостнее было и в Термезе, во дворце наследственных сеидов [46] , носящих титул худован-задэ. От прямых выплат дани наследникам Чингисхана они были освобождены, так что денежно перед Ильяс-Ходжой не провинились, но при этом всё равно считались его заклятыми врагами.
45
Хиндуван — самостоятельное укрепление внутри города (цитадель).
46
Сеид — почётный титул людей, считающих себя происходящими от основателя ислама Мухаммеда (Магомета). В странах Среднего Востока так часто называли представителей знати.