Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Да, вознёсся. И теперь лежит, распластанный на потёртом ковре, обмазанный вонючими мазями, обставленный чашами с отвратительными горькими настоями, в то время как бывший ученик медресе плетёт свою сербедарскую сеть, охватившую, по слухам, не только Самарканд и его окрестности, но и Бухару.
Он, непобедимый, изворотливый, неприхотливый, проницательный Тимур, видит сны о собственном несбывшемся величии, а жадный, сладострастный кутила Хуссейн возвращает себе родовое гнездо, цветущий город Балх, и посылает болящему брату кушанья из дворцовых кухонь.
Эмир стал молчалив
Однажды в его шатре появились Курбан Дарваза и Мансур. Пользуясь болезнью своего хазрета [41] , они промышляли мелким разбоем, грабили чагатайских (как они утверждали) купцов, пригоняли небольшие отары овец. Но поскольку сил у них было мало, то успех им сопутствовал не всегда. У караванов была стража, а овечьи отары часто охраняли хорошо вооружённые отряды. Так вот, очередной набег оказался крайне неудачным — добычи никакой, потерь предостаточно, особенно в лошадях.
41
Хазрет — государь, повелитель.
— Надо где-то достать лошадей, — глухо сказал Мансур, скромно глядя в пол.
Тимур сидел, обложенный подушками, и бесшумно посасывал мундштук кальяна, он в последнее время весьма пристрастился к этому удовольствию.
— Что же вы сделали с прежними? — спросил он.
— Загнали, — ещё глуше сказал Мансур.
Курбан Дарваза, стоявший рядом, вздохнул и отвернулся.
— Загнали. Во время погони или во время бегства?
Смущённое молчание было ему ответом.
— От кого же вы бежали?
— Их было больше. Намного, — запальчиво начал Курбан Дарваза, — и мы едва не сломали им хребет...
— Это были люди Кейхосроу. Они воюют против Хуссейна, а значит, и против нас, — объяснил Мансур.
— Много пало лошадей?
Курбан Дарваза кивнул:
— Много. В случае внезапной перекочёвки многим придётся идти пешком.
Эмир снова пососал мундштук кальяна.
— Надо добыть лошадей.
— Вот мы и пытались...
— А денег нет... — очень тихо, как бы размышляя вслух, произнёс Тимур.
Нукеры его ничего в ответ на это говорить не стали, помолчали, переминаясь с ноги на ногу.
— Езжайте к Хуссейну. Он даст денег.
Мансур развёл руками:
— Мы попросим... Но он не даст. Деньги имеют особую власть над душой твоего названого брата, хазрет, и ты это знаешь лучше нас.
— Он не рассчитался с нами за Сеистан. Напомните ему об этом. Нельзя, чтобы несправедливость продолжалась, даже ради того, чтобы сохранить добрые отношения с братом. Но я вижу, что вы не радуетесь тому, что вам придётся навестить правителя
Нукеры собрались уходить, как вдруг Мансур вспомнил что-то и, повернувшись, сказал:
— Мы не все неприятные новости сообщили тебе, хазрет.
— Не все?
— Нам попался на дороге один купец... Выяснилось, что он родом из Кеша.
— Говори, что замолчал?
— Он сообщил нам, что умер твой учитель.
— Какой ещё учитель?
— Шемс ад-Дин Кулар.
Тимур усмехнулся:
— Успокойся, Мансур, ты не сообщил мне ничего нового, просто напомнил о давнем горе.
— Давнем?
— Что тебя удивляет?
— Этот купец всего пять или шесть дней как вышел из Кеша.
Лицо Тимура сделалось вдруг сосредоточенным. Неловким, но решительным движением он отстранил кальян.
— Приведи его сюда, Мансур.
— Кого, хазрет?
— Этого купца.
— Не знаю, здесь ли он...
Эмир бросил в его сторону тот обжигающий взгляд, от которого за последний месяц его воины отвыкли.
— Пусть окажется, что он здесь. И живой.
Привели.
Обычный, низкорослый, с длинной бородой персиянин. Он очень потел от страха, и взгляд у него был бегающий. Сердце эмира не доверяло таким людям. И ещё меньше стало доверять, когда пойманный открыл рот, лишённый передних зубов. Рот этот стал извергать сплошь лживые слова. Мансуру и Курбану Дарвазе уже виделась верёвка на шее этого незадачливого рассказчика, но Тимур не спешил, он подробно расспрашивал суетливого торговца, когда тот последний раз видел достойнейшего учителя Шемс ад-Дин Кулара, сам ли он его видел или только слышал рассказы о нём. Подробно расспросил и о похоронах святого шейха, и о том, где именно состоялось его погребение. Выслушав подробные и обстоятельные ответы на все свои вопросы, погладив левой рукой бороду, Тимур сказал спокойным и одновременно убийственным тоном:
— Ты лжёшь.
Купец рухнул на ковёр к ногам эмира, как будто его ударили дубиной по затылку. Он знал, что ожидает человека, которому Тимур бросил такое обвинение. Когда схлынула первая волна ужаса, он принялся ещё более торопливо, подробно, с перечислением и добавлением новых, самых мелких, самых незначительных деталей рассказывать, как выглядел святой шейх в момент их последней встречи и во что его облачили в день похорон. Чем быстрее он говорил, тем меньше его слова действовали на Тимура. И особенно раздражали эмира брызги слюны, летевшие из-под верхней губы безумно вспотевшего купца.
— Ты лжёшь, потому что мой учитель, шейх Шемс ад-Дин Кулар, умер больше месяца назад, и я узнал об этом через несколько дней после этого.
Купец замер, как-то сразу поняв, что дальнейшими словоизвержениями ничего изменить нельзя. Он только прошептал:
— Не убивай меня, хазрет. Проверь...
— Если я буду проверять слова каждого проходимца, успею ли я что-нибудь ещё совершить в отпущенный мне век?
— Не я обманываю тебя, хазрет, а тот, кто явился к тебе с преждевременным известием. Проверь, кто прав, и, может быть, ты узнаешь, что к тебе приходил дьявол в человеческом обличье.