Тинга
Шрифт:
– А ты сделал из этого театр, - перебиваю я.
– Холодный и злой спектакль.
Льноволосый пожимает плечами и отворачивается. А я не отстаю:
– Так вот о каких проблемах ты мне пел, вот где у тебя сбой! Тебе надо ребятишек жарить да народ пугать! Ну уж дудки, сам вари свой мировой борщ, а на меня не рассчитывай!
– Я высвобождаю руку и шагаю в черную теплую гущу. Или это не ты придумал, а тот, кто выше?
– Я тычу пальцем в небо. А зря!
– Закрой пасть!
– сзади шипит ангел.
– Иначе я приволоку сюда твою мать, умертвлю и ее прахом забью твою глотку. Ты ничто, - продолжает он. Делай свое дело и не устраивай сцен. Не тебе знать, что такое порядок!
"Гад!
– думаю я.
– Холодильник! Но сейчас ты у меня затанцуешь".
– Я хочу спросить
– Кто есть ты?
– Я?
– сбивается с настроя субстанция.
– Ты же знаешь - я служитель шестого уровня мировой иерархии.
– Это я уже слышал, - перебиваю я, заглядывая в голубые глаза. А в них ночь, холодная, сырая ночь.
– Вот у меня есть тело, мозг, душа. А что есть у тебя? С телом сложно: не то есть, не то нет. Мозг, наверное, имеешь, так как довольно складно мыслишь. А вот душа? Есть ли у тебя Душа, приятель? наивно глядя ему в глаза заканчиваю я. Он молчит и с ненавистью смотрит на меня.
– Такой пустяковины - и нет?
– не слезаю я.
– Миллионы людей в любое время можешь в распыл пустить, и всё без души? Ты что, братец, машина, что ли? Мясорубка!
Он молчит, и во тьме жутко разгораются его глаза. "Включил реостат", понимаю я и пру напролом:
– Только бездушное существо, математическая функция, камень, могло придумать такой дурацкий порядок, где нет ни жалости, ни сострадания. Ты мысль, счастливая только в Логике. Люди для тебя - ингредиенты.
Льноволосый замахивается на меня. Я стою не шелохнувшись и он опускает руку.
– Это не порядок, - выдыхаю я, - а идеальный бардак.
– И быстро шагаю в горячую ночь.
– Дурак, - слышу сзади.
– Что твоя душа? Блажь! Вечности она не нужна, вечность к ней равнодушна.
– Брешешь!
– зло оборачиваюсь я.
– Наша вечность не равнодушна. Она из мгновений, как струя из капель, и в каждой - жизнь. А жизнь не равнодушна. В ней нет логики, в ней боль. А боль не бывает скучна.
Я матерюсь и, не разбирая дороги, шагаю - лишь бы уйти. "У, шиншилла драная!
– рычу я.
– Варежка рыжая! Жаль, в монастыре тебе морду не набили. Спиноза недорезанный. Тоже мне, ночь без рассвета. Да на земле таких, как грязи! Ты им понос, а они тебе рвота. Умники без ума. Дуроломы. А потом изумляются, что их за сволочей держат, и бегут как от чумы. Чума и есть! Рациональная рыжая чума!"
Я вспоминаю о двойниках Тинги, живущих в других временах, и больной юлой верчусь среди сухих кочек. "Что делать? Что предпринять? Думай, Семен, думай! Как разрушить эту сквозную ось, проходящую сквозь века, эту безжалостную кровавую рапиру? Как?"
Большая Черная Мать
Меня куда-то волокут. Хватают за руки, за ноги и раскладывают крестом на земле. Я сопротивляюсь, хриплю, пытаюсь вырваться и слышу хохот. Он заполняет всю землю, небеса. Он долбит дно моей души, оскорбляя ее. "У... насекомое", - рычит кто-то и наклоняется надо мной. Это Льноволосый. Но как он огромен, до самого неба, и что это сверкает у него в руках, какой-то луч. Он двумя руками поднимает его над своей головой и направляет мне в грудь. "Господи, это не луч, - понимаю я.
– Это рапира". Стремительно несется к моему сердцу сверкающее острие, а на конце его горит, увеличиваясь, холодная, равнодушная звезда. Это она должна войти в мое сердце, а я думал в детстве, что звезды - это слезы, - ни к селу ни к городу вспоминаю я. От свиста летящего металла закладывает уши, я в ужасе кричу и уворачиваюсь от смертельного жала. Кто-то трясет меня за плечи, трет виски.
– Господин, господин, - бормочет слуга, - вставайте, уже утро, нужно завтракать и выезжать.
– Куда?
– не понимаю я.
– Сын Луны приказал сопровождать вас к нему, вы поедете к Большой Черной Матери.
– Хорошо, - очумело отвечаю я.
Значит, это был сон. Опять рапира. Чертова рапира и ночью не дает покоя. Стоп. Бой на рапирах, звон клинков - и что-то падает. Ну конечно! Одна рапира сломана, и бой остановлен. Вот что мне надо! Рапиру надо сломать! Но сломать так, чтобы оружие было испорчено, а жало осталось целым, - у самой рукоятки. И чертов клинок из смертельного железа превратится в мирную иглу, сшивающую времена. Обряд
– Послушай, - обращаюсь я к слуге, - как ты вчера нашел меня в степи?
– Сын Луны подсказал, - лаконично отвечает он. И добавляет: - Ты сидел на земле.
"Идиот беспомощный!
– злюсь я.
– Дурень! В чужом мире одному, без помощников, нечего и надеяться на победу. Надо вживаться. В народ, в землю, в настроения людей, а там посмотрим..."
Я наскоро ем, и мы на семенящих лошадках строчим ровные строчки по зеленому подолу росистой степи. Вот и город, место, где стоят эти странные строения, сделанные из сырого кирпича и громадных черных валунов. Вчера ночью я толком ничего так и не рассмотрел. Место оказалось диким и угрюмым. Порядочному человеку здесь делать было нечего. В прекрасном степном море появление этих дредноутов не сулило ничего хорошего. Не мог и капитан этого корабля иметь веселый и приветливый нрав. У колючей стены одного из сооружений мы останавливаемся. Маленькая деревянная дверь до нутра изрезана коварным узором. Рядом стража. Копье, нож, колчан со стрелами и много гладкой коричневой кожи. Кожа молча пропускает меня вовнутрь. Прохладным коридором прохожу в полутемный зал. Свет как будто придушили. На стенах оружие, шкуры. Явно не хватает моей. Быстро входит Льноволосый. Как самурай, деловит, строг.
– Ликбез прошел? (Точка.)
– Конечно. (Тире.)
– Это хорошо! Сегодня будет кое-что похлеще. Миф в действии! (Восклицательный знак.)
О вчерашнем ни слова. Что ж, тебе не надо, а мне тем более нарываться не стоит. Я гляжу на эту живую азбуку Морзе и начинаю понимать, что он действительно Сын Луны. Ледяное дитя морга. Среди кругломордого, бритоголового народа эта русоволосая льдина производит охлаждающее действие. Компресс!
Мы садимся на своих коней и в одиночестве плывем навстречу Солнцу и зеленому прибою, легко разбивающемуся в ногах наших неутомимых лошадок. Через час впереди темным плывущим пузырем замелькал какой-то бугор. Но потребовалось еще много времени, чтобы он превратился в мощный корявый крейсер. Черный, как террикон.
– Это она, Большая Черная Мать, - обернулся ко мне ангел.
– Главный идол степи!
В безмолвии мы проезжаем остаток пути и спешиваемся у самого подножия идола. Курган неправильной формы вблизи до неприличия огромен. Это холм черной земли, обложенный по краям все теми же гигантскими валунами. Камни мокры от росы и блестящим черным ожерельем украшают тело идола. Четки!
– Почему не растет трава?
– удивляюсь я.
– Жрецы выпалывают.
– Ясно!
По тропинке мы взбираемся по склону вверх, проходим лощину и выползаем на вершину, представляющую из себя большой бугор с двумя круглыми площадками, огороженными невысоким частоколом из бревен.
– Оглянись кругом!
– требует ангел.
Я оглядываюсь. Высота - метров двадцать. Видимость прекрасная. Справа гибкая река, уходящая к горизонту. Она огибает подножие идола, целует его и, закрыв глаза, бросается на юг. Сам холм имеет сложную форму и что-то смутно мне напоминает.
– На что похоже сие изделие?
– заметив мои колебания, улыбаясь, спрашивает ангел.
"Боже, твоя воля! Да это женщина!" - изумляюсь я.
Большая грузная особь женского пола, лежащая на спине. Вон виднеется мощная грудь, большой выпуклый живот с ямой пупка, желтый лобок и толстые, чуть подогнутые ноги.