Тинга
Шрифт:
– Спасибо, матушка, за ласку и почтение. Покажи мне, милая, где мое место.
– Здесь все твое, Мэн.
Это они так переделали мое имя. Женщина взяла меня за руку и подвела к куче разноцветных войлочных ковров, лежавших в углу. За ними виднелась смуглая копченая сковородка востроглазой детской мордашки.
– Здесь господин будет спать, - сказала старуха.
– А это кто?
– показал я пальцем на лукавую луковицу.
– Это Ай, мой внучек. Подойди и поклонись господину, - приказала старушка.
Малыш бесстрашно выбрался из угла и старательно поклонился мне до пола.
– Здравствуй, Ай, - сказал я.
– Сколько тебе годков?
Он
– Сколько тебе зим?
– поправила бабка.
– Пять!
– Мальчик смело выставил пятерню и улыбнулся.
– А мне сорок пять, - сказал я, беря в свою ладонь детские пальчики и легонько пожимая их.
– Не... Ты живешь без зим, все умирают, а ты живешь. Мне так бабушка говорила!
– увидев в моих глазах вопрос, звонко воскликнул малыш и юркнул под панцирь старой черепахи.
"Во как!
– изумился я.
– Не хватало еще стать бессмертным".
Я переоделся в длинный черный кожаный балахон с золотой бляхой на груди, напоминавшей острые кривые рога. Принесли ужин: мясо с приправой из пахучих трав. В пиале дымился чай, в сотах истекал мед, желтел сыр, и еще что-то острое и жгучее лежало пучком зеленой травы. Ее клали в чай. Я наелся и прилег в своем личном углу. Тишина звенела. Ее можно было резать на мелкие кусочки, и в каждом кусочке обнаружился бы свой оркестрик с певцом. Певцы изнывали от неведомого мне восторга, и песни текли. "Спать", - звали они мои усталые члены. "Спать", - плавилось масло моего розового мозга. "Спать", шептала в углу тень, целуя разомлевшего ребенка. И я уснул. Но не надолго. Сон оборвался гомоном и криком. Было раннее утро, я стоял у входа в юрту. Человек три
дцать мужчин лежали у моих ног. Лбами в землю, руки вытянуты вперед.
– Встаньте, - приказал я.
Они вскочили.
– Вы знаете, кто я?
– Да, - закричали они, - ты жрец мертвых!
"Ничего себе!
– ошалел я.
– Так я местный Харон. Ну и сволочь эта сивая морда! Удружил, ничего не скажешь".
– Что вы хотите, люди?
– спросил я в надежде, что они сами подскажут ответ.
От толпы отделился старик. На нем было столько морщин, что он походил на обломок древних миров, покрытый сетью марсианских каналов. Беззубо шамкая, марсианин поймал ртом воздух и вымолвил:
– Умер Ир! Где хоронить, господин?
Я опешил. Но тут изображение поплыло и в кадре появилось лицо Льноволосого. Он подмигнул мне.
– Как идут дела, Харон?
– Что делать?
– взвыл я.
– Ничего особенного, - усмехнулся он.
– Ночью вывезешь тело по лунной дорожке и сбросишь на середине реки.
– А если Луны не будет?
– вскричал я.
– Успокойся. Луна будет! Так им и скажи, что Луна примет его. Кстати, если Луны нет, то покойного увозят в степь и там оставляют. Очень мудро поступают. Можно легко разглядеть весь путь бренной плоти. Говорят, отрезвляет. И еще! Не суетись, не части, блюди честь цеха и свою тоже. В принципе тебе разрешено все, кроме одного: никого не посвящать в церемонии и молчать о себе. Пока!
– Изображение жреца исчезло, и опять передо мной возникла толпа.
– Луна будет, - громко возвестил я.
– Богиня ждет его в своих светлых полях. Готовьте тело!
Все бросились на колени, вознося руки к небу.
Ликбез
Кино продолжалось. Наплыли серые кочки, перевязанные веревками, юрты. На зеленом языке пологого склона они разбросаны, как шляпки грибов. Семейно! Между ними толкутся всадники, деревянно
За тонкими стенами идет великий совет. Выбирают богиню. И молодежь хочет знать ее имя, чтобы первыми разнести новость по всей степи. На совет собрались старейшины родов - цвет и сила этой бескрайней земли. Ровная, как стол, она и людей породила себе под стать. Лица беседующих площе тарелки, а бритые желтые головы лишний раз подчеркивают их серийность, но это только первое впечатление.
Старейшины ждут прибытия владыки степи, старого Бока, без которого не может начаться церемония. И хоть давным-давно все оговорено и решено, ритуал нарушать нельзя. Закон есть закон. К стойбищу, не торопясь, плывет тучка, черной кляксой опускается на землю у войлочной стены юрты. Конвой! Косяк из двадцати жрецов выплыл на тихую охоту. Нервный разряд пробегает по толпе, передергивает ее и отбрасывает на несколько шагов от опасного соседства.
– Слетаются вороны, - шепчут люди друг другу. Жрецов не любят.
– Помолчите, - предостерегает кто-то.
– Если прибыли тишайшие - значит, скоро будет Бок.
Бока уважают. За непочтение можно скоренько получить волкобоем в лоб. Все притихают. У входа в юрту совета, подбоченясь, застыли три красномордые детины - глашатаи. Высокие белые шапки с широкими полями делают их крупные тела еще более внушительными. Они нараспев выкрикивают имя прибывшего высокого гостя. Затем ловко вскидывают длинные черные трубы и изо всей силы дуют в их кожаное нутро. От злой натуги что-то пищит у них в заду, но парни мужественно выжимают последний вздох из своих насосов. Пиявки, нагло присосавшиеся к их посиневшим губам, высокомерно ревут: "У- у- ур. У-у-ур". Тоскливый, тягучий рев заполняет стойбище. "Ну и ну!
– ужасаюсь я. Серенада голодных коров на общественной живодерне". Но гость доволен.
В полумраке жилища уже собралось около двадцати старцев. Время и ответственность наполнили их глаза пустотой выжженной земли. Их удел властвовать. Почти нет бородатых. Голомордые. Лишь у двоих свисают с подбородков куцые хвостики. Старики с удовольствием поглаживают их. Нянькают. Снаружи опять истошно ревут трубы. Откинут полог, вошел новый гость. Он мал ростом, и даже огромная шапка из красной лисицы не делает этого коротышку величественным. Человечек сдергивает с лысого черепа шапку и низко кланяется всем. "Мир вам, вожди", - спокойно говорит он. Все неуклюже встают и кланяются ему.
Это Бок. У него густая седая борода, чуть окрашенная желтизной у рта, и цепкий, зоркий взгляд, вмиг охладивший веселье, царящее за столом. Борода лежит на его груди пышно, как сало на прилавке у хохла. Волной! Так и хочется подойти, погладить ее и сказать: "Гут!" Старика усаживают на почетное место и, кланяясь, подают чашу с напитком. Твердой рукой он принимает ее. Все садятся. Сурово глядя на собравшихся, Бок поднимает сосуд.
– Вожди, - начинает он, - нет ничего опаснее, чем непочтение к старшим. Но более страшное - непочтение к богам. Наша жизнь и наша смерть в их руках. Боги создали этот мир, чтоб мы жили и плодоносили в нем, и, как родители, ждут от нас смирения и любви. Мы собрались здесь, чтоб определить род и ту, которая будет угодна богам и сделает их щедрыми. Назовите имя рода, имя женщины, которая станет заступницей и нашей богиней. Все ждут. Имя, вожди! И пусть та, которая носит его, будет достойна своей великой участи. Я все сказал!
– И он до дна выпивает чашу.