Тишина

Они умерли в прямом эфире.

Все не должно было закончиться вот так, казалось, что это момент триумфа, доказательство того, что человек покоряет космос. Раньше даже путешествие за пределы планеты было чудом, а теперь, смотрите, они так далеко, Юпитер к ним куда ближе, чем Солнце, а они говорят с нами и слышат наши ответы – и это не предел!

Началось все именно так. Они улыбались, шутили, заметно уставшие после долгой миссии, предвкушающие возвращение, пусть и не слишком скорое, но такое желанное. Они говорили с близкими, смотрели в камеру… Илья тоже смотрел. Вроде как на весь мир, но Рина не сомневалась: только на нее, и думал он в этот момент

только о ней. Она улыбалась ему, ждала своей очереди: каждому из родственников была положена минута в эфире. Она так и не дождалась – и никто не дождался.

Взрыв полыхнул неожиданно, сильно, поглощая все на своем пути. На Земле успели услышать лишь чудовищный грохот, заметить пламя, да и то на долю секунды. После этого связь оборвалась… Потому что не с кем больше было связываться. Экипаж миссии «Европа-3» перестал существовать.

На комнату обрушилась тишина. На несколько секунд, которые длились миллион лет. Абсолютная, непробиваемая, убивающая и уже убившая… Потом ее рассек на части чей-то крик, полоснувший по нервам. Кажется, кричала вдова капитана… Медленно, сквозь ужас осознавая, что она теперь вдова. А только что женой была, видела его, она была в начале очереди…

К первому крику присоединился второй, третий. Кричали и мужчины, и женщины. Кто-то говорил, выспрашивал, давал указания и советы – как будто в этом был хоть какой-то толк! Плакали дети, не понимающие, как долгожданный праздник мог обернуться чем-то настолько чудовищным, не осознающие до конца необратимость случившегося, наивно верящие, что все можно исправить. Сообщения от мамы и папы и раньше были короткими, это ведь сложно, Европа так далеко… Но прежде никто не расстраивался, а теперь воздух пронизан болью и ужасом, который совсем еще юные люди не понимают, однако впитывают на уровне подсознания – и никогда уже не забудут.

Казалось, что это многоголосье убило тишину, уничтожило ее навсегда, но нет. Тишина была зверем, настроенным на выживание. Тишина скользнула в Рину, спряталась в ней, забилась в убежище грудной клетки, да так там и осталась.

Рина хотела плакать и кричать, как другие женщины, но не могла. Почему-то не могла… Вообще ничего. А ведь стало бы легче! С криком она сумела бы изгнать из себя тишину, не дать закрепиться, может, даже получить блаженный момент неверия. Это всего лишь технические неполадки, никакой не взрыв! Сейчас все исправят, экипаж снова выйдет в эфир, все посмеются над случившимся, а кошмар превратится в историю, которую они с Ильей не раз будут повторять друзьям.

Она хотела этого – и знала, что ничего не случится. Со стороны наверняка казалось, что Рина впала в ступор… Может, так и было, она не искала своему состоянию названия. Она только знала, что она сейчас вся внутри, поймана в своем теле вместе с тишиной, а внешний мир больше не имеет значения. Потому что в том, внешнем, мире больше нет Ильи, он только в памяти и остался, теперь так будет всегда…

Ильи не существует.

Это было странно, противоестественно… И это же было правдой, которая постепенно приживалась. Мысли то метались в сознании так быстро, что Рина и сама не понимала их, то становились медленными, тягучими, странно бесцветными – в момент, когда ее должно было скручивать от боли и отчаяния. Где-то в глубине онемевшего сознания Рина подозревала, что происходящее с ней намного хуже любой истерики.

Потом пришла боль. Не душевная, нет, ощутимая телом, странная и как будто неуместная. Рина даже не поняла сначала, откуда она исходит, да и не хотела понимать. Потом

знания появились сами собой: почему-то не получается дышать. Легкие замерли в момент выдоха, когда она еще видела перед собой Илью. Потом был взрыв, были крики, и она так и не сумела сделать вдох. Легкие не разворачивались, как порванные штормом паруса. Сердце, кажется, не билось… Она знала, что это невозможно. Но там, в груди, появилась болезненная тяжесть, как будто настоящее сердце вырвали, заменив куском льда с бесконечно далекой Европы.

Это было плохо. О Рине забыли, успокаивали тех, кто плакал и кричал. Ей не пытались помочь, потому что думали: она в порядке. По крайней мере, пока. Вот заплачет, тогда и нужно будет утешать ее! И никто не замечал, как она бледнеет, как становятся синими губы, как рот беззвучно открывается в отчаянной попытке сделать вдох… Если бы кто-то сказал ей, что от горя невозможно дышать, она бы лишь снисходительно улыбнулась в ответ и сказала, что это просто красивая метафора, на самом деле тело настроено на выживание, всегда! А получилось вот как… Без Ильи выживать не хотелось.

Перед глазами темнело, спазм не проходил, тишина не отпускала. Только вот страха почему-то не было… Даже облегчение пришло. Ей не придется до конца принимать новый мир, не придется признавать всю бесконечность горя. Немного боли – и все решится само собой. Уже решилось… Какая-то часть ее разума, еще не поглощенная тишиной, а потому безжалостная, холодно напомнила Рине, что даже прямой эфир в космосе идет с существенной задержкой.

Кажется, полчаса… Да, что-то такое. Илья умер за полчаса до того, как она увидела его. Он улыбался ей, она была счастлива, так счастлива… Она не знала, что он на самом деле мертв и все вокруг него мертвы… Она не верила в это и не хотела бы верить, но ей просто не оставили выбора.

Она думала об этом, когда ее затянуло в темноту. Она искренне надеялась, что уже не проснется.

Проснулась, конечно же. Ей никогда не везло по-настоящему… Хотя нет, не честно, один раз повезло – когда она встретила Илью. Удача будто выдала ей тогда аванс, который приходилось возвращать до сих пор. Но, судя по тому, что Илью отняли, платы так и не хватило.

Рина не помнила дни, которые последовали за трагедией, не полностью так точно – так, отрывки, которые ничего на самом деле не значили. Вот тогда уже были слезы, крики, мольбы… Она не задумывалась о том, что говорила, да ее никто и не слушал. В первое время с ней даже не общались, понимали, что это бесполезно. Делали уколы и отправляли обратно в пустоту в надежде, что время исцелит душу точно так же, как исцелило тело.

В чем-то они были правы: боль и отчаяние отступили. Рина даже научилась врать, что у нее теперь все в порядке. Потому что иначе у нее спрашивали: что ей нужно? Чем помочь? А она никак не могла объяснить, что помочь уже нельзя. Угрызений совести Рина не чувствовала, потому что ей лгали в ответ – о том, что все наладится и она научится быть счастливой без Ильи, если отпустит его.

Но отпустить она не могла, как не могла и удержать – со смертью этот трюк не срабатывает. Рине и правда нужно было наладить жизнь заново, найти хоть какую-то цель, которая прочертила бы крошечную тропинку через непроглядный мрак. И она честно пыталась, искала… А потом подумала: какого черта вообще? Почему она должна отказываться от собственных желаний просто потому, что какие-то люди, потрясающие дипломами психологов, сказали ей, что это правильно? Даже если Ильи больше нет, она готова была держаться за него.