Тиски

Маловичко Олег

#Evidence, Faith No More

Wild is the Wind, David Bowie

Bring on the Night, The Police

One, U-2

Like a Stone, Audioslave

I never came, Queens of the Stone Age

To Zion, Lauryn Hill

Midnight Summer Dream, The Stranglers

Change, Jhonny Lee Hooker

Об этом несуществующем диске знает только Маша. С ней я делюсь всем. Вернее, делился. До недавнего времени.

Кое-как простившись с Кротом, который не нашел нужным встать с дивана, промычав что-то неопределенно ободряющее из-под пледа, я выхожу на улицу и решаюсь пройтись, чтобы хоть немного выветрить алкоголь из

головы.

Теперь я понимаю мужиков, живущих на две семьи. Потому что мне, как и им, приходится выстраивать сложную, многоуровневую систему лжи, гигантский, полный переходов, закоулков, башенок и надстроек карточный домик обмана, когда дунешь – и вся конструкция угрожающе зашатается, готовая обрушиться в любую секунду, и ты прыгаешь от карты к карте, поддерживая домик, как молодой Райкин-Труффальдино в старом ТВ-фильме скачет от одного господина к другому.

Самое смешное – она до сих пор не знает. И это исключительно моя заслуга, хоть я ею и не горжусь.

Меня можно сравнить с клоуном, который, поднимая оброненный обруч, роняет шляпу, а потянувшись за шляпой, теряет контроль над зажатым под мышкой зонтом. И я, как этот клоун, находя отмазку для телефонного звонка, тут же вынужден придумывать удобоваримое оправдание для визита очередного моего «коллеги по работе» и так далее. Я чувствую, что канат лжи истончился сначала до веревки, потом – до волоска, а теперь – и вовсе до паутинки. По всем правилам я, наверное, должен выбрать удобное время, отключить все телефоны, усадить Машу напротив себя и, налепив на лицо подходящую случаю маску трагизма и серьезности, «все ей рассказать». Но тогда мне придется что-то решать – или с Машей, или с Вернером. Поэтому пока я просто тяну время.

Официальная, для Маши, версия внезапного изменения моего статуса и стиля жизни звучит так – на меня вышли московские крутыши-диджеи, которые хотят открыть клуб в нашем городе. Этим и объясняются таинственные звонки среди ночи (они же живут по ночам), мои частые немотивированные отлучки, наносящие мне визиты подозрительные личности (клубная культура, Маша, на девяносто процентов обязана своим появлением фрикам). Этим объясняются внезапно появившиеся у меня деньги. Да, Маша, пятерик баксов для них – пустяк, и скоро они будут платить мне куда больше (я страшусь даже намекнуть Маше на реальные размеры моих доходов, впрочем – как и на их источники).

Казалось бы, парень нашел приработок, тащит деньги в дом, пытается какую-никакую карьеру сделать – по логике, Машу должно от счастья просто расплющивать.

Нет. Стало только хуже.

Потому что…

…Ты, Денис, собираешься пустить здесь корни.

…Ты, Денис, забыл о творчестве и превращаешься в дельца.

…Ты, Денис, топчешься на месте. Пока проходит твоя молодость – и физическая, и творческая.

И, та-да-да-дам, главное:

…Ты, Денис, мне врешь.

Вот так. Ни больше ни меньше.

С недавних пор в нашей квартире поселился третий, и зовут его Неудобняк. Маша чувствует мою ложь, я изо всех сил стараюсь сделать вид, что все в порядке, – и эта общая неестественность и натужность присутствует в нашей жизни, как рев испорченных водопроводных труб, к которому вроде и привык и вроде не замечаешь, но он заполняет пространство и медленно сводит с ума, чтобы однажды ты не выдержал, схватил что-нибудь тяжелое и стал

лупить по трубам, потому что задолбало и никакой мочи нет больше.

Я боюсь себе в этом сознаться, но все чаще, уходя из дома на стрелу или на работу, я облегченно вздыхаю, а под утро, когда следует возвращаться, нарочно задерживаюсь или даю лишний круг по городу на мотоцикле, оттягивая момент, когда нужно будет снова встретиться с Машей.

Я по-прежнему люблю ее больше жизни, до безумия, до комка в горле – но сейчас эта любовь убивает нас обоих, работая в отрицательном полюсе, выливаясь в скандалы, дрязги до охрипшего голоса и тяжелую, мертвую тишину бойкота после. Это сводит меня с ума. Кого угодно сведет. Маша все чаще уезжает к своим – на два-три дня. А когда возвращается, мы ссоримся. Чтобы помириться и поссориться снова. Иногда мне становится стыдно и страшно – когда я останавливаюсь посреди скандала и смотрю на нас со стороны. Два человека, раскрасневшихся от распирающей их обиды, кричат друг на друга, вываливая в запале страшные и обидные слова; двое влюбленных, превращающих свою жизнь в ад. Самое страшное, что нас никто не заставляет. Нет силы извне, которая толкала бы нас к ссоре. Это мы, мы сами все организовываем. Никто не может сделать тебе больнее, чем близкий человек. Человек, перед которым ты открылся и доверил ему всего себя. И ты мстишь в ответ, делая больно ему.

Когда миримся, мы подолгу любим друг друга. Недавно я с ужасом осознал, что скандал перед любовью стал необходимым элементом любовной игры, как поцелуи или ласки. Чтобы трахнуться, нам требуется для начала проораться.

А наступающее следом перемирие похоже на жизнь в реалити-шоу. Мы заняты обыденными делами, но разговариваем и ведем себя друг с другом наигранно вежливо, соревнуясь в мягкости и такте, словно бы под прицелом невидимой камеры.

Я все больше времени провожу в «Орбите», а Маша все чаще встречается со своими друзьями/подругами из центра. Она готовит свою первую фотовыставку – такова ее официальная версия для меня.

Если мы останемся вместе, мы рано или поздно погибнем. А если разойдемся, погибнем сразу. Потому что не можем друг без друга.

Как там?.. With or without you, with or without you, oh-o, I can’t live with or without you…

Странным образом от изматывающих душу отношений с Машей я стал отдыхать на работе. И не на основной, какой я до сих пор считаю диджеинг в «Орбите», а у Вернера. Обнаружилось, что возня с наркотиками требует не хмурого взора, крутого нрава и способности в мгновение выхватить из-за пояса две пушки, а прежде всего – учета и контроля.

Игорь оказался не таким уж страшным, каким представлялся вначале. Мы часто задерживаемся с ним в его автомастерской и сидим, склонившись над тетрадями, где нехитрым шифром помечены приходы и расходы, долги, убытки и прибыли.

Игорь принадлежит к числу людей, от которых едва ли не осязаемо исходит ощущение власти.

Чтобы было понятно, о чем я говорю, – я могу сидеть в переполненном ресторане полчаса, стараясь жестами, просьбами и взглядами привлечь внимание официанта, – но вряд ли преуспею, получив в лучшем случае скороговорку «сейчас подойду». Игорю достаточно пошевелить бровью, чтобы официант торчал рядом, как приклеенный, не приближаясь, однако, слишком близко, чтобы не мешать беседе.