Тисса горит
Шрифт:
— Выйдем на улицу, — хриплым голосом сказал он, наконец, девушке.
— Нельзя. Здесь, в этом квартале, расхаживают румынские патрули. Я едва не попалась им в руки.
— Если мы вам мешаем, товарищи, то мы можем выйти на улицу, — предложил я.
— Да что: вы! Спите себе спокойно, товарищи, это лучше всего — и для вас и для нас.
— Теперь уже всякая связь порвана? — спросил Кусак девушку.
— Пока что — да.
Снова долгое молчание.
— Ложись сюда на диван, Анна. Я могу спать сидя.
— Я не в состоянии спать, —
— Ты должна спать! Если ты эту ночь проведешь без сна, то совсем выбьешься из сил.
— Ложитесь ко мне, товарищ Кусак, — предложил Анталфи. — В Москве, в ночь после попытки контрреволюционного восстания левых эсеров, мне тоже пришлось спать в одной кровати с Самуэли — в Кремле.
Кусак погасил лампу. И сейчас же, словно только свет был причиной моей дрожи, я успокоился и перестал бояться. Понемногу мной стало овладевать ощущение, будто я снова на фронте. Мне чудилось, что нам предстоит большое наступление и что завтра мы разобьем противника, — завтра…
Я уже засыпал, когда девушка снова заговорила:
— Ты веришь в самоубийство Самуэли?
— Нет, не верю, наверно его эти звери убили.
— Я даже не верю в то, что его убили. Я верю, что он жив. Он нужен партии. Увидишь…
Разговор слышался как будто с той стороны окопов. Возле меня храпели спящие красноармейцы. Вдруг я вскрикнул. Неприятель открыл огонь и начал атаку.
Утром, когда я проснулся, девушки уже не было. Кусак и Анталфи сидели за столом и пили кофе. Я быстро умылся и тоже выпил кофе.
— Я ухожу, товарищи, и больше не вернусь. Вам я тоже не советую долго здесь оставаться. Жаль, обстоятельства таковы, что ничем не могу помочь вам, могу лишь дать немного белых денег, если вам нужно.
— Спасибо, деньги у нас есть. Я тоже сейчас пойду, — обратился ко мне Анталфи, — а ты обожди здесь моего возвращения. Я потороплюсь, насколько возможно, и принесу тебе костюм и вое, что нужно. Итак, решено, — ты будешь меня здесь дожидаться.
— Если что-либо из вещей в комнате может вам пригодиться, берите себе.
Прощаясь, Кусак крепко пожал мне руку:
— Всего доброго, товарищ. До свиданья!
— Жди спокойно. Я приду за тобой, — сказал мне Анталфи.
Я остался один. С улицы доносилась музыка: румынские войска вступали в центр города. Я отошел от окна и опустил занавеску: я не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Часов у меня не было. Я не знал, сколько прошло времени, — это утро казалось мне бесконечным. Я ходил взад и вперед по комнате, натыкаясь на кресла, потом зажег электричество и снова принялся ходить. «Совсем как в тюрьме, — подумал я, — пять шагов вперед — пять назад». Полкаравая черного хлеба лежало на столе. Я начал есть — больше от скуки, чем от голода. Пять шагов вперед — пять назад. Я даже не заметил, как съел весь хлеб, тяжелый и похожий на глину.
— Дома господин Кусак?
Толстая маленькая женщина вошла в комнату, даже не постучавшись.
— Он сейчас придет, — сказал я. Я и сам не знал, для чего я солгал.
— Вы
— Нет, я только гость. Я двоюродный брат Кусака, — ответил я.
— Вы не знаете, куда он ушел?
— Не знаю, но он скоро вернется.
— Пришлите его ко мне. Скажите ему, что дворничиха хочет с ним поговорить.
— Непременно скажу.
— Сейчас же, слышите, пошлите его ко мне. Он еще сегодня должен освободить эту комнату. Завтра утром приедут господа Картес, и я должна успеть вычистить всю квартиру. Все выглядит так, будто здесь не люди жили, а свиньи. Не знаю, что сказала бы барыня, если бы увидела, что тут творится.
— Этого я тоже не знаю. Я, одним словом, пошлю к вам своего двоюродного брата, как только он придет.
Я не знал, наступил ли уже полдень. В углу валялись книги кучей в метр вышиной, но мне поздно пришло на ум взяться за чтение. Я поднял брошюру и сейчас же узнал ее. Когда я еще был солдатом в Молодечно, тысячи таких книжечек прошли из России в Венгрию через мои руки. Я открыл брошюру, но вскоре бросил ее обратно в угол — читать я был не в состоянии. Как я ни старался, мне не удалось сосредоточиться.
«Не стану дольше дожидаться Анталфи, — решил вдруг. — Не стану. Он меня обманул, это ясно… Он и не подумает приходить за мной. И глуп же я был, что ему поверил! Я бы только напрасно прождал целый день. Да и чем я, в сущности, рискую! Ну, засадят меня на несколько недель в тюрьму, это мне уже приходилось испытывать, а потом снова выпустят. Напьюсь кофе и уйду».
Я зажег спиртовку, налил воды в маленькую кастрюльку и поставил ее на огонь. Потом я подсел к столу…
— Это что такое — сидишь и спишь?
Передо мной стоял Анталфи, спиртовка еще горела, — я, верно, проспал всего несколько минут.
— Живо, живо переодевайся. Нам нужно уйти отсюда еще до наступления сумерек. Раньше прийти не мог — нелегко было раздобыть костюм, чорт побери этих… Ну скорей, скорей.
Анталфи с таким видом развернул лежавший на столе пакет, с каким актеры по окончании спектакля выходят раскланиваться с публикой. С грациозными жестами, словно танцуя, он извлек из свертка отдельные части моего костюма: клетчатые брюки, темно-синий пиджак, пару лакированных ботинок на кривых каблуках и соломенную шляпу с широкими полями. В пиджак были завернуты сорочка, воротник и галстук.
— Получай.
Пока я снимал солдатский мундир, он еще раз с видимым удовлетворением осмотрел купленные им для меня вещи.
— Здесь все, что надо молодому актеру. Беда лишь, что ты не брит, но до завтра с этим как-нибудь обойдется.
Надевая клетчатые брюки, я испытал легкое замешательство: ни разу в жизни не носил я подобных брюк.
— Ну, теперь ты, надеюсь, доволен, — сказал Анталфи с некоторым упреком в голосе. — И, пожалуй, мог бы уже обратить внимание, что и я принарядился как следует.