Титан. Фея. Демон
Шрифт:
— Не совсем. Это также может означать, что у нас совершенно иная биохимия. Еда, стало быть, может оказаться не впрок.
— С тобой не соскучишься.
— Это ты там впереди?
Сирокко прищурилась, вглядываясь сквозь бледно-желтый свет. Порядочный отрезок река бежала прямо — а как раз там, где она начинала поворачивать, виднелась маленькая фигурка.
— Ага. Если это ты там машешь руками, то это я.
Радостный вопль Габи пронзительно зазвенел в крошечном наушнике. Секунду спустя Сирокко услышала тот же вопль — слабый и далекий. Она ухмыльнулась и почувствовала,
Столкнулись они так крепко, что ненадолго сбили друг другу дыхание. Сирокко обняла малышку Габи и оторвала ее от земли.
— Ч-ч-черт, к-к-какая т-ты с-славная, — шептала Габи. Веко ее дергалось, а зубы стучали.
— Ну-ну, ничего, не раскисай, — утешала Сирокко, обеими руками хлопая подругу по спине. Улыбалась Габи так широко, что больно было смотреть.
— Прости, но у меня сейчас, кажется, будет истерика. Вот смехотища! — Она и впрямь рассмеялась, но смех был какой-то фальшивый и резал ухо, а вскоре перешел во всхлипы и подергивания. От объятий Габи у Сирокко трещали ребра. Вырываться Сирокко не стала, а опустилась вместе с подругой на песчаный берег и тоже прижимала ее к себе, пока крупные медленные слезы капали ей на плечи.
Сирокко не поняла, в какой момент дружеские объятия перешли в нечто большее. Все вышло постепенно. Габи долго-долго никак не могла прийти в себя, и казалось вполне естественным обнимать и гладить ее успокаивая. Потом показалось вполне естественным, что Габи тоже гладит Сирокко и что объятия их становятся все теснее. Что-то не совсем обычное Сирокко почувствовала лишь тогда, когда вдруг поняла, что целует Габи и что Габи целует ее в ответ. Она еще подумала о том, что надо остановиться, но не захотела. Тем более что не могла понять, чьи слезы попадают ей на язык — ее или Габи.
А кроме того, до настоящего секса дело так и не дошло. Они только терлись друг о друга, целуясь взасос, — и когда пришел оргазм, то показалось, что со всем предыдущим он вроде бы и не связан. Так, по крайней мере, твердила себе Сирокко.
Когда все закончилось, кому-то нужно было заговорить первым. Сирокко решила, что самых последних событий лучше пока избегать.
— Ну как, теперь порядок?
Габи кивнула. Глаза ее все еще блестели от слез, но она уже улыбалась.
— Угу. Хотя и не всегда. Проснулась-то я с криком. И теперь просто боюсь заснуть.
— Мне это тоже радости не приносит. Н-да, а знаешь, такого уморительного чучела, как ты, я еще в жизни не видела.
— Это потому, что у тебя зеркала нет.
Габи, казалось, могла болтать часами, и ей пришлось не по вкусу, когда Сирокко высвободилась из ее объятий и встала. Они перешли на более укромное место под деревьями. Там Сирокко села спиной к стволу, а Габи пристроилась у нее под боком.
Габи заговорила о своем походе вдоль реки, но все время хотела вернуться к разговору — или, вернее, никак не могла от него уйти — от разговора о своих переживаниях в брюхе чудовища. Сирокко ее рассказ напоминал затянувшийся сон, имевший мало общего с тем, что пережила она сама. Все, впрочем, могло объясняться лишь неточностью словесного описания.
—
— А я все возвращалась к своему прошлому. Все было так ярко и живо. Я почти… почти это ощущала.
— Я тоже, — отозвалась Габи. — Только это не было повторением. Все было по-новому.
— А ты все время знала, кто ты такая? Меня это просто измучило — то вспомню, то снова забуду. Даже не знаю, сколько раз это повторялось.
— Нет, я все время помнила, кто я. Но я страшно устала быть собой, если тебе понятно, о чем я. Возможности были так ограничены.
— Мне непонятно. Ты о чем?
Габи нерешительно развела руками. Потом выгнулась, внимательно заглядывая Сирокко в глаза. Долго смотрела. Наконец, опустила голову и пристроила ее у Сирокко между грудей. Той стало немного не по себе, но тепло и дружеская близость были слишком приятны, чтобы от них отказываться. Взглянув на лысую макушку Габи, Сирокко едва удержалась, чтобы ее не чмокнуть.
— Я была там лет двадцать или тридцать, — тихо сказала Габи. — И не пытайся меня убеждать, что такого быть не может. Я прекрасно себе представляю, что в остальной вселенной столько времени, конечно же, не прошло. Я не сумасшедшая.
— Я и не говорю, что ты сумасшедшая. — Сирокко погладила ее по плечам, когда те стали подрагивать, и Габи успокоилась.
— Не сказала бы, впрочем, что я и не сумасшедшая. Раньше никому не приходилось баюкать меня, чтобы я не ревела. Извини.
— Ерунда, — прошептала Сирокко и вдруг поняла, что и вправду так думает. Еще она поняла, как, оказывается, просто и естественно нашептывать своей подруге на ухо слова утешения. — Пойми, Габи, такое никто из нас без нервов пройти не мог. Я сама часами ревела. И билась в истерике. Если такое случится снова и я себе не смогу помочь, я хочу, чтобы ты обо мне позаботилась.
— Я обязательно позабочусь. Ты не волнуйся. — Габи как будто немного расслабилась.
— Реальное время на самом деле не важно, — сказала она под конец. — Важно только внутреннее время. А по этим часам я была там многие годы. Я поднималась в рай по какой-то чертовой стеклянной лестнице, и каждую ступеньку помню не хуже таблицы умножения. До сих пор вижу, как мимо проносятся облака, и слышу, как пятки скрипят по стеклу. Рай этот был совершенно голливудский — с алым ковром на последних трех-четырех километрах, златыми вратами почище небоскребов и всякими крылатыми личностями. А самое интересное — я в него не верила и в то же время верила. Понимаешь? Я знала, что сплю, знала, что все это нелепо, — и в конце концов этот рай так мне осточертел, что сам собой куда-то убрался.
Она зевнула и тихонько рассмеялась.
— Зачем я тебе все это рассказываю?
— Может, чтобы от этого избавиться. Теперь полегче?
— Ага. Немножко.
Потом Габи долго молчала, и Сирокко решила было, что она уснула, но оказалось, что нет. Габи заворочалась, еще теснее прижалась к Сирокко и снова заговорила.
— У меня было время взглянуть на себя со стороны, — начала она, слегка глотая слова. — И я себе не понравилась. Тогда я призадумалась о своей жизни. Раньше меня это не беспокоило.