Тито Вецио
Шрифт:
— Тебе ли бояться римлянина, если ты не боялся африканских львов, — смеясь заметил Тито Вецио.
— Африканец, который не боится львов, может бояться змей. А в этом человеке уживается кровожадность льва и смертоносность змеи. Он напоминает мне Югурту. Горе Риму, если Сулла возьмет власть в свои руки.
— Свобода римская, к счастью для всех нас, в настоящее время настолько сильна, что над кровожадными замыслами Суллы можно только посмеяться, как над выдумками ребенка.
— Не говори так, Вецио, в Риме есть много людей, очень похожих на Суллу и мне, как иностранцу — человеку новому, кажется, что болезнь республики гораздо серьезнее, чем ты думаешь… Но где мы?
— Эта черная масса — позор Рима, трупы замученных рабов, пригвожденных к крестам по приказу господ. Хищные птицы днем и ночью находят здесь себе пищу. Распятые на кресте, как ты знаешь, не сразу умирают, иногда несчастные мучаются в течении нескольких суток и умирают от жажды или холода, но чаще их заклевывают хищные птицы, вырывая куски плоти своими острыми клювами и когтями. С правой стороны от нас поле Сестерцио. Ни один простолюдин Рима не пройдет здесь ночью даже за все золото мира. Слышишь, как скелеты стучат о кресты, как жалобно воет ветер, будто отпевает усопших мучеников.
— А этот свет, который виднеется там вдали?
Это не больше ни меньше как дом палача рабов Кадма. Там он предварительно пытает рабов, после чего приколачивает их к крестам. Место также проклятое, как и все поле Сестерцио.
— А эти блуждающие огоньки?
— Люди с предрассудками говорят, что это маленькие факелы колдуний, которые ищут коренья для своих волшебных напитков.
Беседуя на эту мрачную тему, наши друзья приблизились к полю Сестерцио и стук скелетов о кресты становился все громче и громче. Ночные птицы, испуганные появлением людей, черными стаями отлетали от крестов и вились над головами людей, но видя, что всадники не претендуют на их добычу, они вновь садились на кресты и продолжали свое ужасное занятие, как это было десять и сто лет тому назад, и будет еще через двести и триста лет.
— Тише, — вдруг сказал Тито Вецио, останавливая свою лошадь, — тебе не кажется, что кто-то кричит?
— Да, если бы это было у нас в пустыне, я бы сказал, что это гиена.
— Нет, но по всей видимости, это волк пришел за добычей.
— А быть может просто вой ветра?
Всадники остановились и начали внимательно прислушиваться. И тут в кромешном вое ветра они услышали такой страшный человеческий вопль, что они невольно с ужасом посмотрели друг на друга. Кричала женщина, которая, похоже, находилась в доме палача Кадма.
— Черт возьми, там кого-то убивают, — вскричал Тито Вецио и стрелой помчался к ужасному дому палача. Гутулл поскакал за ним. Стаи птиц, сидевшие на крестах, скелетах и еще живых рабах, с испугом разлетелись в разные стороны.
Подскакав к дому палача, Тито Вецио спрыгнул с лошади и стал искать окно, чтобы посмотреть, почему из дома доносятся эти ужасные крики, но тщетно. Окна, выходившего в поле, не оказалось. Тогда молодой квирит выхватил кинжал и, проткнув отверстие в стене, стал смотреть в него. Вероятно он увидел что-то ужасное, потому что моментально отскочил от стены и начал стучать в дверь.
— Отпирай, злодей, немедленно отпирай! Иначе я разнесу в щепки твое проклятое логово! — кричал Тито Вецио.
— Кто смеет в этот час нарушать покой верного слуги республики? Кто ты такой и что тебе надо? — послышался голос палача Кадма.
— Я офицер республики и приказываю тебе немедленно открыть.
— Я думал, что закон запрещает нарушать покой домашнего очага, — послышался изнутри тот же голос.
— Не тебе, презренная тварь, говорить о законах офицеру легионов Гая Мария. Открывай без разговоров, иначе, говорю тебе, от твоего поганого
— Погоди, сейчас отопру, но предупреждаю тебя, что завтра же подам на тебя жалобу квесторам насилия.
— Завтра можешь делать все, что взбредет в твою поганую башку, а сейчас давай открывай немедленно.
Дверь отворилась. В ту же секунду какой-то человек выскочил из единственного окна, выходившего на противоположной стороне дома в маленький дворик, поспешно перелез через забор и пустился бежать через поле Сестерцио по направлению к городу.
Палач, увидав перед собой богато одетого и вооруженного молодого квирита, стал бормотать нечто, похожее на извинение.
Войдя в это страшное логово палача, Тито Вецио онемел от ужаса. Посреди комнаты стояла огромная жаровня, в которую были положены концы щипцов, клещей, прутьев и других пыточных приспособлений, по стенам висели колеса с зубцами, блоки, железные ошейники, кресты, гвозди, в углу комнаты на полу валялось несколько человеческих черепов. У стены к железному кольцу была привязана полуобнаженная девушка поразительной красоты. Ее густые, длинные волосы были распущены и в беспорядке падали на обнаженные плечи и грудь, прекрасные черные глаза лихорадочно блестели от ужаса и стыда, по бледному лицу с правильными и выразительными чертами скользил румянец застенчивости. Жертва палача была удивительно, фантастически хороша собой. Глядя на нее, Тито Вецио в первый момент почувствовал какой-то благоговейный трепет. Ему показалось, что он видит перед собой богиню красоты, явившуюся на землю из заоблачного мира. На какое-то время он потерял дар речи и не мог сделать ни шага вперед, чтобы освободить пленницу и стоял на месте, устремив взгляд на красавицу. Но вот в ее глазах потух лихорадочный огонь ужаса, они теперь выражали нежную мольбу, сквозь густые ресницы покатились слезы чистые, блестящие, как кристалл, розовые уста сложились в грустную улыбку, румянец еще гуще покрыл девственные щеки красавицы, она опустила глаза и прошептала:
— Благодарю!
Тито Вецио опомнился, выхватил кинжал и бросился разрезать канат, связывающий руки, достойные страстного поцелуя любви.
— Постой, постой, молодой господин, не торопись! — вскричал Кадм. — Клянусь всеми дьяволами преисподней, если ты будешь разрезать канат, то наверняка поранишь руки девчонке, погоди, не спеши, дай я лучше развяжу… Ну вот, смотри, одно мгновение — и все готово.
— Скажи мне, проклятый палач, каким образом эта девушка оказалась в твоих лапах? — спросил Тито Вецио.
— О, это очень смешная история, уважаемый трибун. Ты ведь знаешь, я обязан повиноваться не только магистрату, но и каждому гражданину Рима, которому понадобятся мои услуги. А сегодня утром приходит ко мне слуга Скрофы. Последнего ты верно знаешь, лицо, известное всему Риму, его заведение находится напротив Большого цирка. Ну вот, благородный квирит, — продолжал палач самым добродушным голосом, — этот самый слуга Скрофы и спросил меня, не хочу ли я немножко заработать. Я, разумеется, отвечал, мол, почему бы и нет, с превеликим удовольствием. Ты должен, сказал мне слуга, как можно сильнее напугать одну красавицу-гречанку, молодую невольницу Скрофы, купленную им за огромные деньги. Она не хочет повиноваться своему господину, капризничает, не исполняет его приказаний и поэтому он, Скрофа, ежедневно теряет кучу сестерций. Ее надо научить уму-разуму, но только учти, можно только запугать, но чтобы ни один волос с ее головы не упал, иначе мой хозяин будет в большом убытке… Хотя, сказать откровенно, такое предложение было мне не по душе, ну какой страх может быть без…