Тито Вецио

Кастеллацо Людвига

Словно в ответ на слова префекта вдруг раздались крики:

— Римляне! Римляне!

— Это они! Они! Мы спасены! — радостно кричали окружающие.

В это время трубачи милиции заиграли на своих инструментах, а тысячи зрителей стали пристально вглядываться вдаль, пытаясь увидеть что-то сквозь пыль, поднявшуюся над дорогой словно серое облако. Но вот пыль постепенно рассеялась, заблестели на солнце щиты и шлемы, и взглядам публики предстал четкий строй непобедимых римских легионеров. Когда римские войска приблизились, к трубачам присоединились и остальные музыканты милиции, заиграв нечто похожее на туш. Префект пустил свою лошадь вскачь и, низко поклонившись

знаку величия сената и римского народа — серебряному орлу, почтительно поцеловал протянутую ему руку начальника отряда претора Сицилии Луция Лукулла.

— Добро пожаловать, многоуважаемый славный Лукулл! — говорил префект. — Эта победоносная рука служит мне порукой, что мы разобьем мятежника. Ты прибыл вовремя, именно в тот момент, когда мы больше всего нуждаемся в твоей помощи и защите.

— Я делал ускоренные переходы для того, чтобы как можно скорее попасть сюда. Надеюсь, ты подготовил необходимые помещения и припасы для моих воинов. Им необходимо отдохнуть и как следует подкрепиться.

— Ты найдешь все необходимое, и твои квартирьеры могут требовать все, что им угодно. Их желания будут немедленно удовлетворены.

— А что слышно о мятежнике?

— Мы получили сообщение, что он снялся с лагеря близ Сатикула и намерен занять гору Тифату, что, честно говоря, сильно напугало наших горожан. Ты, конечно, обратишь внимание на славных декурионов Капуи, явившихся к тебе с просьбой защитить город от шайки восставших рабов, возглавляемых, однако, очень храбрым и смелым воином.

— Не беспокойся, мы быстро покончим с мятежниками. Впрочем, передай, что я готов их выслушать, как только прибуду на квартиру.

— Для тебя не может быть другой квартиры, славный претор, кроме моего дома, — почтительно заметил префект.

— Пусть будет так. Но только смотри, чтобы это не возбудило злобы в капуанцах. Я замечаю, Что они еще и до сих пор считают нас, римлян, завоевателями.

Говоря все это, гордый патриций не обращал ни малейшего внимания на поклоны знатных горожан.

Гордо шли легионеры под звуки труб и аплодисменты встречавшего их народа. Среди высших военных чинов кавалерии находился и Аполлоний, резко отличавшийся от остальных своим черным просторным плащом и такого же цвета странным головным убором. Товарищи Аполлония, напротив, были одеты в очень нарядные, разноцветные туники с блестящим оружием, украшенных плюмажем шлемами, на чистокровных лошадях, покрытых богатыми вальтрапами.

Вступив в город через Казилинские ворота, прибывшие римляне были потрясены великолепием зданий, чистотой и ширью улицы Альбана. Риму с его узкими извилистыми улочками трудно было соперничать с покоренным им городом. Легионеры с завистью смотрели на великолепные дворцы красивой и прочной архитектуры, портики, храмы, базилики, рынки, фонтаны, статуи и памятники. Все улицы были вымощены большими широкими камнями.

Но это великолепие, возбуждавшее зависть римлян, при ближайшем рассмотрении оказывалось лишь остатками прежней роскоши, напоминанием о былом богатстве и могуществе. Иноземный гнет и распущенность жителей сделали свое дело. Строения были ветхи, не ремонтировались, большие дома пусты, дворцы необитаемы. В храмах, базиликах и портиках не толпился народ. Видно было, что некогда знаменитый город приближается к окончательному упадку. Лишь на некоторых улицах, хоть и не столь грандиозных, как те, на которых красовались богатые палаты, дворцы и базилики, зато населенных ремесленниками и прочим трудовым людом, кипела жизнь. А улицу Семплоссия можно было назвать одновременно оживленной и весьма изящной

и красивой. Это стало возможным благодаря тому, что здесь процветала торговля и коммерция.

Гордый римский патриций даже не удостоил взглядом таких зданий, как школа гладиаторов с примыкающим к ней амфитеатром, криптопортика, сената, храмов и базилик. Проехав со своей свитой на площадь главного рынка, он выстроил войско, осмотрел его и приказал развести легионеров по квартирам. Ближайший Капитолий заняла центурия орла и знамен, у которых была поставлена стража, назначены офицеры, ответственные за караулы и обходы. Потом был отдан пароль. Покончив со всеми этими делами, Лукулл в сопровождении командного состава войска и местной милиции направился в дом Пакувия Колавия.

Вскоре город оживился. Вновь прибывшие воины бродили по улицам, рынкам, площадям, заполняли, таверны. Местные милиционеры водили их повсюду, все показывали и объясняли, стараясь показать себя радушными и гостеприимными хозяевами. Молодые всадники толпились на улице Семплоссия и строили глазки красивым покупательницам благовоний, которые, в свою очередь, одаривали нежными взглядами мужественных воинов.

В тихой, ведущей монотонную жизнь Капуе сейчас повсюду слышались музыка, пение, шутки и смех разгуливающих легионеров. А дощечки на домах терпимости с надписью «все занято» очень развеселили местную молодежь.

Таким образом этот город неги и соблазна уже ослаблял силы непобедимых римлян, едва они успели вступить в него.

Начальники также не отставали от своих подчиненных. В триклинии дома Колавия оргия была в самом разгаре. Претор Сицилии Луций Лукулл и все главные военачальники вместо того, чтобы заняться обсуждением предстоящей военной операции, щеголяли друг перед другом количеством выпитых чаш вина. Пили по числу лет каждого, за славу Рима, за свою победу, за поражение и смерть мятежников. Головы, украшенные венками, уже начинали кружиться, а большие капуанские чаши вес наполнялись и наполнялись лучшими кампанскими винами: фалернским, цекубским, фаустианусом, аминейским и каулузским. Разговор порой принимал слишком откровенный характер, касаясь иногда весьма щекотливой темы: непростых взаимоотношений Рима и Капуи.

— Славный Лукулл, — говорил префект своему гостю, — я уверен, что ты не будешь доволен капуанским гостеприимством, потому что мы угощаем тебя из простых глиняных чаш, в то время, как ты привык пить из великолепных золотых или серебряных кубков.

— Напротив, вино мне очень нравится, — отвечал претор Сицилии, — а чаши не кажутся такими уж простыми, помимо того, что они отделаны драгоценными камнями, сама глина и украшения просто необыкновенны. Теперь я хорошо понимаю, почему капуанская посуда везде так высоко ценится. Действительно, она просто замечательна. И нет ничего удивительного, что царь Массинисса за своим столом не признавал никакой посуды, кроме капуанской.

— Но каким образом вы ухитряетесь придать глине такой удивительный, красочный блеск и такую прозрачность? — спросил римский квестор, один из старых воинов.

— Тут требуется время и терпение, — отвечал Марий Альфий, очень довольный подвернувшейся возможности хоть в чем-то показать свое превосходство перед высокомерными римлянами. — Глину наших полей мы смешиваем с яичным желтком, морскими раками, другими компонентами, после чего закапываем эту смесь в землю и надолго оставляем там. Затем достаем ее, обрабатываем киноварью, наносим на нее самые причудливые узоры, покрыв лаком. После чего чаша ставится в печь для обжигания. Печь, конечно, устраивается особым образом.