Тито Вецио
Шрифт:
Лукулл чересчур увлекся своей местью и слишком полагался на храбрость римских легионеров, и поэтому не придал должного значения столь существенному недостатку своего войска. Претор важно гарцевал на своем замечательном коне, наслаждаясь его великолепным аллюром, а на все остальное не обращал никакого внимания.
И тут взгляд претора случайно остановился на Аполлонии, ехавшем среди руководящего состава римского войска. Египтянин был без всякого оружия и доспехов, даже без шлема, на голове его виднелась лишь одна повязка. Это обстоятельство крайне изумило нашего полководца. Подъехав к Аполлонию, он сказал:
— Клянусь Геркулесом, ты, друг мой, вероятно, думаешь, что вражеские стрелы не пронзают, а мечи не рубят? А, может быть, твою жизнь надежнее доспехов защищает волшебное заклинание? Как же ты решился идти в сражение в таком наряде? Допустим, ты, подобно Ахиллесу, уязвим только в пятку, но все же отправляться в бой без оружия по меньшей мере странно. Объясни мне, что это значит?
— Обо мне не беспокойся, Лукулл, — отвечал египтянин, злобно улыбаясь. — Я не
Претор изумленно пожал плечами и отъехал, вертя в руках позолоченный дротик, служащий не столько оружием, сколько жезлом командующего.
Лукулл, хотя и старался сохранить хорошие отношения с Аполлонием, поскольку их интересы временно совпадали, но в душе ненавидел этого человека с каменным сердцем, наводившем на него ужас.
Тем временем римские легионеры медленно, но верно продвигались к намеченной цели и вскоре оказались лицом к лицу с неприятелем, выстроившимся в боевое порядке, занимая удобную позицию на склонах горы Тифата. У Тито Вецио уже были рассыпаны стрелки и пращники.
Почти двадцать столетий спустя другой итальянский герой Гарибальди вместе со своими соратниками выберет ту же местность, чтобы дать бой и победить тирана-узурпатора законной власти. История вырезала на мраморе и бронзе рядом с именами Капуи и Санта-Марии, языческого храма Дианы Тифанины и христианского аббатства Сан Никола имена Тито Вецио и Гарибальди, истинных героев благодарного им отечества, имена которых навсегда останутся в памяти итальянского народа и всего образованного мира.
Войско Тито Вецио не отличалось многочисленностью и превосходным вооружением, зато занятая им позиция была превосходна, доверие восставших к своему юному вождю не знало границ, так же, как стремление сбросить ненавистные оковы рабства. Вообще, восставшие твердо знали, что им предстоит победить или умереть. Тут были гладиаторы и рабы. Первые ежедневно оказывались лицом к лицу со смертью, они предназначались для убоя на публичной арене в угоду варварским инстинктам тупой и ожиревшей толпы, величавшей себя просветительницей мира. Терять гладиаторам было нечего. Каждый из них с радостью предпочитал умереть на поле битвы, чем быть зарезанным на цирковой арене или получить смертельный удар молотом от служителя цирка. Вторые, вечно закованные в цепи, обреченные на самую тяжелую работу, получавшие от хозяев пищу гораздо худшую, чем собаки, с перспективой в будущем оказаться распятым, став под знамена храброго и великодушного молодого римлянина, также с восторгом приготовились победить или умереть в борьбе за свободу. В отряде Тито Вецио был еще и третий класс недовольных — пастухи. Эти несчастные влачили такое же жалкое существование, как и рабы. Горькой была их доля. Всю свою жизнь, зимой и летом, они проводили в полях, лесах и горах, лишенные и крова и общества себе подобных. Они подобно рабам и гладиаторам смотрели на Тито Вецио, как на посланца небес, явившегося, чтобы спасти их.
Итак, отряд Тито Вецио занимал склоны горы Тифата, повсюду были рассыпаны лучники и пращники. В первой линии войска находились четыреста хорошо вооруженных человек, за ними виднелись плохо вооруженные, но тоже готовые к битве. У них были щиты из виноградных лоз, пики, косы, охотничьи копья, дубины и шесты с железными наконечниками.
Неподалеку, во второй линии находился сильный резерв с кавалерийским отрядом, под командованием самого, Тито Вецио.
Нумидиец Гутулл с другим конным отрядом, воспользовавшись множеством укрытий, намеревался скрытно напасть на правое крыло римлян. Черзано, расставив сеть западней, волчьих ям и других смертоносных ловушек, занимал очень выгодную позицию со стрелками, пращниками и частью пастухов, вооруженных длинными пиками.
Ученик неотесанного Гая Мария наглядно доказывал, что воспользоваться уроками великого мастера военного дела своего времени — совсем не лишнее.
Под звуки труб римляне двинулись вперед. Но нелепое распоряжение кичливого Лукулла сразу же дало о себе знать. Лучи солнца били прямо в глаза атакующим. Глаза их слезились, они мало что могли рассмотреть и двигались вперед чуть ли не ощупью. Городская милиция, и без того не отличавшаяся храбростью и опытностью, при этом неожиданном препятствии совсем растерялась. Не видя, откуда на них сыпятся удары, они сначала попятились назад, а потом, когда на них обрушился град стрел, камней и свинцовых пуль, в беспорядке обратились в бегство. Это привело в замешательство ряды стоявших за ними римских легионеров. Восставшие, воспользовавшись возникшей сумятицей, с яростью набросились на противника. И вот тут проявилась вся страшная ненависть гладиаторов и рабов к их тиранам. Великолепно владеющие оружием, гладиаторы наносили римлянам жестокие удары. Ни шлемы, ни щиты не спасали легионеров, которые падали направо и налево с раздробленными черепами или просто оглушенные силой удара. Когда меч тупился или ломался пополам, гладиатор хватал врага руками за горло, как клещами, и никакая сила не могла оторвать его до тех пор, пока легионер, высунув язык, не падал к его ногам мертвым. Рабы, хотя и не столь искусно владевшие оружием, как их товарищи, также бились с необыкновенным азартом. Смертельно раненые, они подползали к легионерам и, как бешеные собаки, зубами впивались в их ноги, не разжимая челюстей при последнем издыхании. Вообще побоище было страшное, легионеры исполняли свой долг, а гладиаторы и рабы защищали жизнь, а также утоляли свое чувство мести. Последние напоминали
Лишь только за бегущими закрылись ворота, Аполлоний подъехал к претору и прошептал ему на ухо:
— Надеюсь, ты теперь позволишь твоей собаке охотиться вместо тебя?
Лукулл понял насмешку и, боясь расплаты за столь сокрушительное поражение, сказал:
— Аполлоний, если ты спасешь меня от бесчестья и поможешь мне отомстить, то я никогда не откажу тебе ни в одной твоей просьбе, клянусь тебе.
— О моем желании ты уже знаешь, об этом говорить нечего. Но я тебя умоляю, не показывай вида, что ты поражен и расстроен. Пожалуйста, не волнуйся, Хотя наш красавчик сегодня и победил, но я тебе клятвенно обещаю в самом скором времени доставить его голову.
— Аполлоний, ты возвращаешь меня к жизни, — вскричал Лукулл, легко переходя от полного уныния к прежней самонадеянности.
— Теперь не время благодарить, восторгаться или горевать, надо действовать и действовать очень умно. Помни, ты не должен показывать, что потрясен или хотя бы огорчен поражением. Наоборот, теперь тебе необходимо удвоить твою надменность и самонадеянность. И поверь мне, все подумают, что твое отступление есть ничто иное, как военная хитрость. Это, прежде всего, поднимет боевой дух легионеров, а, кроме того, ты станешь авторитетом в глазах напуганных граждан. Тебе ведь известно, что и одни и другие, глупы, рассуждать они не умеют. Если они видят начальника в хорошем расположении духа, им этого довольно. Тотчас в их головах возникнет предположение, что у тебя уже появился какой-нибудь замечательный план во славу великого Рима… Между тем, рекомендую тебе усилить посты у городских ворот, и вообще повсюду удвоить число часовых. А главное, немедленно пошли гонцов в Рим и Неаполь, чтобы тебе поскорее прислали подкрепление. Потом пригласи самых влиятельных граждан, требуй новой милиции, обольщай, не скупись на обещания, будь по-прежнему горд, а главное — смел, потому что смелость города берет.
— Этот человек прав, всегда прав, — вскричал Лукулл, когда ушел Аполлоний, — ну, ободрись, патриций, докажи всем, что в твоих жилах течет кровь древних Лукуманов Этрурии. Не надо показывать своего отчаяния. После отступления, действительно, надо быть еще более самонадеянным, чем прежде. Отступление, — продолжал, горько улыбаясь претор, — нет, это не отступление, а настоящее бегство, самое унизительное поражение. Клянусь именем всех богов преисподней, сегодняшний позор наложил на мою репутацию такое же позорное клеймо, которое скрывает под повязкой Аполлоний. Ну, друг мой, Тито Вецио, хотя ты сегодня меня и победил, и покрыл мое имя позором, но я надеюсь этот позор смыть твоей кровью.
Ободренный Аполлонием, претор очень умело воспользовался советами своего сообщника. Он появлялся во всех частях города, веселый, надменный, беспечный. Отдавал приказания, хвалил действия начальников отдельных частей, некоторых из них хорошенько отчитывал, благодарил опытных легионеров и вообще разыграл такую комедию, что и солдаты и граждане подумали, что отступление от Тифаты — военная хитрость, хорошо продуманный маневр опытного римского военачальника. Аполлоний правду говорил: толпа, как военных, так и гражданских, глупа и не способна здраво рассуждать, думать. Она легко попадается на чисто внешние эффекты, а подлинные факты проходят мимо нее бесследно. Жалкие люди толпы, которых некоторые историки справедливо называют баранами, не могли сообразить того, что напускная самоуверенность Лукулла после очевидного и жестокого разгрома есть нечто другое, умело сыгранная роль для того, чтобы сбить глупцов с толку наверняка. Однако военное искусство Лукулла стоило римлянам очень дорого. Восставшие побросали в Волтуры более семисот трупов убитых легионеров, захватили много оружия, лошадей, знамен, ожерелий, медалей. Сами же потеряли всего лишь пятьдесят человек, что служит несомненным доказательством преимущества позиции, занимаемой отрядом Тито Вецио.