Тлен
Шрифт:
про Баляса. Сразу глухие стариковские голоса покрыли:
– Но, не больно, ты-ы! Ишь, какой! Слезай с бревен-та!
И еще раз чмокнул Аврелыч, не туда пошел председатель, совсем сбился.
– Таких Балясов всех отвести в тайболу да пострелять... как чухарей...
Не дали слова больше сказать Василь Петровичу, а вылез рядом Епимах Извеков. Зыкнул, как из бочки пустой.
– Старики! Доколь нам россосуливать? Чего он тут над нами изгиляется? Какая он нам власть? Да мы тут век безо власти жили и жить будем!
– Вот и верна!
– взгудели старики, выставляя важно бородищи.
Пожевал
– Где твой сын Пашко?
– крикнул в то время Василь Петрович.
Не посмотрел даже на него Епимах, только большой белый лоб передернуло пробежавшей, как зыбь, морщиной. И сгрудились теснее старики, ждали ответа.
– Нам тут укор выходит за сыновей, - повел опять неспешно Епимах, - что касаемо меня, так я Пашку благословенья не давал за тобой в тайболу ходить, сам пошел. А вот что выходили-то, скажи? Какие богацва нажили? Где та золота гора? Ха-а! Костье волки растащили. Что, не так?
Подтвердили старики в один голос:
– Сами пошли волкам в зубы. Никто не гонил.
И подхватил опять с налета Епимах:
– А учили! Вы, мол, старики, худым умом живете! Допустите нас дела поделать! Вот и доделались. До-де-ла-лись!
Усмехнулись старики и посмотрели все на председателя: "что скажешь?"
Себя не вспомня, замахал на них сверху Василь Петрович и разжигался все больше, - видел, как притихли все от его слов:
– Ну-ко, вы! Старики! Не хуже ли вы зверя выходите? И зверь свое дите помнит. А вы! Извековы, Скомороховы, Яругины! Чего затрясли бородищами, как козлы? Где ваши ребята Кирик, Сидорко, Петруша и другие, где? Забыли? Небось, как ребята, бывало, домой приходили - вы и пикнуть не смели. Со всяким почтеньем встречали - да? Как не ваша сила выходит - вы шелковиночкой виетесь, а чуть что, так и занеслись? Что молчите-то? Не помните? А звезду с памятника кто сшиб, не ваша рука? Ну что, клопы вы несчастные? Забились во щиль и молчок! Добере-омся! Каленым прутом вас тута будем выжигать! Хвосты распускать не станете! Не-ет, прошло время!..
– Не ругаться!
– взвизгнул кто-то, опомнившись.
– Долго будем терпеть, али нет?
– Всякой вшивик будет кориться!
– Сходи с бревен-та! Выстал!
– Сходи-и!
Подшибли в подколенки, стащили с бревен. Только и сказал на то Василь Петрович:
– А будьте прокляты!
И побежал прочь.
Опять Епимах голос взял, свое повел.
– Вона как! Баляс враг, - в тайболу, говорит, отвести.
А я вот в Баляса верю, что поделаешь, раз моя вера такая? Дак уж я своих коров и погоню, мои коровы-то, ни у кого не спрошу. Где-ко пастух? Хватились все, - где пастух, оглядывались на-округ: не было Естеги нигде.
Уж заворчал грозно Епимах:
– Душа с тела вон! Коды надо - не докличешься, беззадого!
Прибежали тут ребятенки с берега, весело рассказывали:
– Естега-то в окошке сидит под замком. Хы-и! Председатель счас сволок в холодную. Хы-и!
– Но, ври!
– прикрикнули старики.
Стихли сразу ребята, один за всех сказал:
– Истинно Христос, тамотко.
Вылез опять Епимах Извеков, задымился густым черным дымом:
– Ну, вла-ась! Ну, народна влась! Один супроти всех хочет сделать.
Выскочил в ряд с Епимахом мурластый Пыжик, затолокся, завертелся, засипел с натугой:
– Думат, побоимся! Да ежели все заберем, х'оврю, заберем, багорье, граждане, в менуту раскотим, х'оврю, раскотим баню по бревнышку. Чего глядеть!
И слез. Не любили на Шуньге заику, смеялись всегда, дразнили дурашливо, а тут послушали, замахали согласно бородищами:
– Вот верна-а!
И обрадовался Пыжик, затоптался, полез опять на бревна, хотел сказать, что первый на такое дело пойдет, да отвел его рукой Епимах:
– Годи!
Заговорил сам мерно, тяжело, точно рубил топором:
– Влась должна быть наша во всем. Как положим - так и делай. Как поставим - так и сполняй.
Замахал кулаком тайболе и сразу поднял голос, аж кровью налился белый лоб:
– А не са-мо-воль-ни-чай! А не и-ди на-по-пе-рек!
– Верна-а!
– перебили криком.
– Вот верна-а!
Поводил бровями и кончил угрюмо и тихо Епимах:
– Я так понимаю, довольно мы глядели на то изгилянье! Пускай теперь стариков послушают. Мы Шуньгу строили, не они! Нами и стоять будет!
Вздохнул, обмахнул волосья и слез.
– Пошли, старики?
– Пошли заедино.
XI
Шли тихо, степенно, задами прошли к берегу к председателевой бане, видели: сидит в окошке Естега, притупился горько на подоконнике, закивал бороденкой.
Пока сбивали камнем пробой, затоптался беспокойно Пыжик:
– Бежит, х'оврю, председатель-то!
Оглянулись все, - верно, бежал Василь Петрович, махал издали рукой. Обернулись, подождали, что скажет.
Растолкал, вшибся с разбегу в середку, прикрыл дверцу спиной.
– Чего пришли? По какому праву? Ну?
– Спусти пастуха стадо собрать!
– Не спущу. Пускай посидит до завтрева.
– Ой! Твердо слово, председатель?
– Твердо.
И пробился тут наперед Епимах Извеков.
– Ну-ко, пусти!
Сунул корявый перст в пробойчик, выдернул и схватился быстро за скобу:
– Выходи, Естега!
Прижал дверцу председатель и высоко замахнулся, повел сторожко глазом:
– Ну, уберешь - нет руку?
Дверь в предбанник с тягучим скрипом подалась и в ту же минуту с хряском ударил по суставам в руку Епимахову председатель. Так и замерли все, а, опомнясь, побежали выдергивать из огорода колья. Оторвал руку Епимах Извеков и, потемнев сразу, пошел напролом, навалился брюхом, скатились оба на глинник, накинулись тут и другие, молча колошматили, подтыкали, пинали, пока не застонал председатель. Оставили отлежаться на глиннике.
Снял тут с петель дверцу Епимах и скинул подале под угор. Обсосал содранную руку и сказал:
– Наперво поучили.
Крикнул в баню:
– Душа с тела вон, выходи, чего сидишь! Труби выгон!
Выскочил из-за каменки Естега, рукавицы надел, в испуге обежал лежачего председателя. Затрубил у околицы на писклявой дуде, забегали бабы опять, сгоняли скотину.
И разошлись старики. Потом прибежала, заревела баба Марь и поднялся Василь Петрович. Завернул сперва в баньку, смочил водой из ушата больно заломившую голову и пошел не выдерганным еще коноплянником прямо к дому.