Тьма египетская
Шрифт:
Нет, Владимир давно уже перестал бояться демона. Наоборот, ему все чаще и чаще приходило осознание того, что трагичная опасность этого господина слишком преувеличена слухами и тщательно созданной им самим репутацией. Вредить по крупному своему любимому ученику – вовсе не входило в планы обаятельного демона по имени Виктор. Они даже стали намного более симпатичны друг другу. И симпатия эта была предметом всеобщей зависти. О ней шептались местные сплетники по углам, втайне мечтая хоть на десятую часть быть такими же Le Favori, каким до сих пор оставался Владимир.
Возможно, меж ними завязалась бы и более тесная дружба – демон ни раз признавался в том, что имел на нижегородского
Да, вы правильно догадались, мои дорогие читатели, что яблоком раздора для Владимира и Виктора – стала наша прекрасная героиня, по имени Глаша.
Глафира Сергеевна имела склонность к частой меланхолии и совершенно не понимала собственной исключительности. Как часто люди прекрасные не столько внешне, сколько внутренне, не имеют ровно никакого представления о собственной силе, красоте и значимости.
Но! Какова ее значимость была в глазах тех двоих, безмолвных для нее героев, кто с тщательным рвением наблюдал теперь за ней со стороны.
Владимир порою и не замечал, как неожиданно для самого себя, оказывался рядом с ней. Достаточно ему было подумать о Глафире и точно представить ее облик, как некая неведомая сила тут же выкидывала его в светлый мир. Мир, наполненный паутинками лета, солнечными бликами на веранде, яблоневыми ароматами и криками стрижей. Туда, где дерзко светило полуденное солнце. Сначала он думал, что у него ничего не выйдет, и ему снова придется тащиться в мир Яви по тусклым и отвратительным лабиринтам подземного царства, тем лабиринтам, которые открыл для них немец Кюхлер. Этими путями до сих пор пользовались его товарищи по несчастью – Булкин, Травин и сам Генрих Францевич. Этими же путями ходили многие иные. Но об этом чуть позже.
Однако вышло все иначе, к немалому удовольствию нашего влюбленного героя.
Однажды он сидел в своем доме, возле камина, представляя ее всю, с фиалковыми глазищами, нежной кожей, тонкой талией и русыми волосами. И вот, как только он мысленно ощутил аромат ее волос, возле самого затылка, его неожиданно выкинуло в Явь. Сначала он испугался, как бы ему не влетело от Виктора. Но потом решил, что вовсе необязательно докладывать патрону о своих вновь приобретенных способностях. Авось Виктор и не узнает… Да, и вообще – не стоит кому либо говорить о нежданном рандеву в проявленный мир. Даже друзьям. Ну, получилось и хорошо. Лучше об этом никому не знать. Это – его личное дело.
Днём она не видела его. Он мог часами сидеть рядом, на скамейке, и смотреть на ее тонкий профиль. Его пальцы гладили ее щеки, губы, прикасались к волосам. Иногда она вздрагивала и озиралась по сторонам. Он тихо шептал ей: «Я здесь, любимая». Увы, она не слышала его. Лишь только взгляд потемневших глаз становился чуточку грустнее.
Как только рядом появлялся ее симпатичный муж, Владимир сразу уходил. Даже любопытство не заставляло его оставаться рядом. Он видел глаза ее супруга, чувствовал поток любви, исходящей из них. Чувствовал всю его нежность. О, как же ОСТРО он все это чувствовал.
И он не мог вынести этого. Он исчезал. Ухался назад в ледяной, но к счастью, короткий вихрь. И тот неизменно возвращал его домой, в свою комнату, в царство Виктора. А там он долго ходил по комнате, нервно сжимая кулаки, либо падал в кресло, возле камина и, не мигая, смотрел на танцующие языки пламени. Но даже огонь не мог согреть его страдающую душу.
Когда-то
Владимир не мог этого вынести. Бывало и так, что он долго скитался по пустынным и каменистым пейзажам, кои были открыты им в царстве Виктора.
Он много раз думал о том, что вполне рад тому, что Глаша теперь не одна, что она находится под защитой порядочного человека. Что она любима, наконец. Думал, но ничего не мог поделать. Он ее безумно ревновал…
В июне она родила мальчика. Он не приходил к ней в эти дни. Сам процесс родов он считал делом интимным. Все, что происходило с ней ныне, принадлежало лишь ее законному супругу. Он долго оттягивал свой визит. Ему хотелось посмотреть на нее, не изменилось ли что-то в ее лице, фигуре, после того, как она стала матерью. Он запрещал себе думать о ней. И в суете новых заданий демона, даже пытался забыть. Но, однажды вновь неожиданно загрустил. Ноздри с шумом вдохнули аромат ее волос. В этот раз аромат этот возник совсем без его воли. Он не прилагал слишком много усилий, чтобы облако нежного флера возникло перед его лицом. Наверное, он просто слишком соскучился. И его снова выкинуло в её мир.
Она сидела на скамейке в саду. На земле стоял золотистый октябрь. Глаша была одета в изящный плащ на меху и модную шляпку. Рядом с ней стояла детская коляска, похожая на плетеную корзинку. В коляске спал её сын. Сначала Владимир подлетел к ее лицу. Оно оставалось прекрасным. Ему показалось, что в чертах появилось еще больше обаяния. Глаша встала со скамьи. И подошла к сыну. Она наклонилась, потрогать его маленький носик. Вместе с ней к младенцу наклонился и Владимир. В ноздри ударил младенческий запах. Этот запах он отлично помнил, благодаря самым жестоким урокам, которые сотворил с ним демон. Он вспомнил себя в теле незабвенной Машки, и его охватила, казалось бы, забытая тоска по Васеньке… Своему сыну.
Он сам и Виктор приложили слишком много усилий, чтобы испепелить, забыть и растоптать болезненное чувство тоски по сыну Васеньке и его отцу – Роману Алексеевичу, своему незабвенному Михайлову. А равно и саму женскую природу, в которую он вляпался со всей полнотой своей мятежной, пытливой и тонкой натуры. Вляпался так, что и его рогатый наставник и вся его свита слишком долго не могли привести его в чувства. И только благодаря Глаше, он окончательно изжил в себе все остатки женской натуры, и вновь в нем ретиво взыграла его многажды хваленая страстная самцовость. Кою он доказал потом в сотне любовных соитий. И вновь местные сплетники разнесли по царству долгожданную весть о том, что с импотенцией Махнева, к счастью, наконец-то покончено.
Но вот он увидел Глашиного сына и едва сдержал в себе набежавшую слезу. Мальчик был чудо как хорош. И он был полной копией своей красавицы-мамочки. Его назвали Юрием, в честь деда.
Владимир еще долго рассматривал спящего младенца, пока не отлетел в сторону и не присел на уголок скамьи.
Не без любопытства и трепета Владимир бегло оглядел ее фигуру. Казалось, она осталась прежней, если бы не грудь и бедра. Грудь стала чуточку больше, а бёдра несомненно шире. Эта мысль не оставляла его в покое. Как он мечтал увидеть ее обнаженной.