Тьма над Лиосаном
Шрифт:
Пища, миг назад казавшаяся достойной богов, приобрела вкус золы. Пентакоста трудно глотнула, задаваясь вопросом, не утратил ли ее заговор силу.
— Если вы запятнаете мою честь, то никакого выкупа не получите, а наоборот, уплатите моему мужу пеню, — напомнила она, стараясь подавить дрожь. — А также моему отцу.
— Пусть придут и возьмут ее, — усмехнулся Дилингр. — Они еще будут благодарить меня за преподанную тебе науку. Тебя ведь еще никогда не учили — я прав? — Он вновь рассмеялся, но уже без намека на какую-либо веселость. — Расскажи-ка
Пентакоста оцепенела. Если Дилингр каким-нибудь образом вызнал, что Гизельберт стал монахом, то он, возможно, перестал рассчитывать на выкуп. Мысль о том, чем это грозит, наполнила ее леденящим ужасом.
— Он мой муж, — сказала она. — То, о чем я умалчиваю, касается только его и меня.
— Хорошо сказано, — отозвался Дилингр. На губах его плавала двусмысленная улыбка. — И то, что касается вас двоих, не понесет никакого урона от того, что коснется только тебя.
— Я не хочу умирать, — ответила холодно Пентакоста. — А меня непременно утопят, если свершится то, на что вы столь бесстыдно намекаете.
— Это глупый обычай, — усмехнулся Дилингр. — Тут достаточно и простой взбучки. — Одной рукой он приобнял ее. — Если ты не проговоришься, кто будет знать?
Пентакоста оттолкнула тарелку.
— А ребенок? Вдруг родится ребенок?
— Скажешь, что он от мужа. Кто это сможет проверить? — с вызовом спросил Дилингр. — Или какая-нибудь опытная женщина даст тебе травяного настоя, прежде чем живот твой наполнится. — Пальцы его стиснулись, сжимая ее плечо, и жаркое мужское дыхание опалило ей щеку. — Неужто ты не знаешь таких женщин? Или каких-то других способов избавиться от плода?
Пентакоста поежилась — и в большей степени от боли в плечах, чем от чудовищности задаваемых ей вопросов.
— А если дело затянется и я останусь тут на зимовку? Мне ведь придется в этом случае донашивать плод. Что тогда будет?
— Мы оставим ребенка в лесу, — сказал сердито Дилингр. — Не морочь мне голову и не заставляй зря тратить время. Тут мой дом, а ты моя пленница — и не должна со мной спорить. Я и так слишком мягок с тобой, пора с этим покончить. Согласишься ты или нет, я сделаю то, что хочу. Но для тебя же будет лучше, если согласишься.
— Ты прикоснешься к замужней женщине?! — вскричала она, тщетно пытаясь высвободиться из его хватки.
— А так ли это? — прищурился, ухмыляясь, датчанин. — Ты ведь сказала, что укрывалась в пещере, испугавшись сражения. Твой муж, скорее всего, пал в этой битве. Как и твой отец. Кто в таком случае предъявит права на тебя, если их умертвили? — Он свободной рукой толкнул к ней тарелку. — Ешь. Женщина не должна походить на палку.
Она механически принялась за еду, обдумывая свое положение. Заговор явно не действовал, но… возможно, он просто еще не набрал силу. Возможно, этот грубый дикарь к утру станет кротким. Не то чтобы ей улыбалось иметь такого поклонника, но надо ведь как-то устраиваться, пока отец не приедет с выкупом.
Дилингр склонил голову набок. Он принял решение, но продолжил игру,
— Я вижу, ты очень строптива. Зачем твоему мужу платить за тебя? Чтобы опять жить в вечных спорах? Ты ведь, наверное, и отца своего не очень-то почитаешь? Какая им радость в тебе, ведь они должны понимать, что твое целомудрие тут непременно пострадает?
— Я дочь герцога Пола Лоррарского, а мой муж — герефа крепости Лиосан, — с твердостью в голосе произнесла Пентакоста. — Они знают мне цену.
— Знают? — Он сделал вид, что весьма изумлен. — И какова же она? Ты что, целиком сделана из драгоценных камней или рожаешь мужу только героев?
Она выпрямилась, несмотря на тяжесть его руки.
— Ты слишком невежествен, чтобы понять, за что у нас ценят женщин.
Дилингр, поглаживая ее косу, лениво сказал:
— Ценность женщины в детях. Скажи мне, сколько их у тебя? Живых, а не мертвых.
Она покраснела: удар попал в цель, но постаралась скрыть замешательство, превратив свое поражение в плацдарм для ответной атаки.
— Зачем тебе знать? Чтобы ты или какой-нибудь злодей вроде тебя их похитил?
Внимательно взглянув на нее, он произнес:
— Не забывай, где находишься.
— В Дании, — был ответ. — В стране отпетых мошенников, живущих, как псы, в каких-то конурах.
Собственно говоря, она не видела большой разницы между крепостью Лиосан и датской деревней, но была слишком задета.
Дилингр, напротив, являл собой образец добродушия.
— Нет, в тебе все-таки слишком много строптивости, — заметил почта сочувственно он и вдруг, потянувшись, ущипнул ее за сосок. — Ба, да тут не за что и подержаться!
— Как ты смеешь, наглец?!
Не помня себя от ярости, Пентакоста сбросила ненавистную руку. Миг — и она была уже на ногах, но Дилингр крепко ухватил ее за запястье.
— Я сделаю с тобой все, что пожелаю. А ты будешь повиноваться мне, причем с благодарностью, иначе я выбью все твои зубы. А теперь ешь! — Он схватил чашу с медом и ткнул ей в лицо: — И пей!
Пентакоста одним резким движением оттолкнула сосуд от себя — и мед потек ей на блузу. Взвизгнув в бешенстве, она попыталась отклониться от вязкой струи и едва не упала.
Дилингр, облапив дергающиеся бедра высокородной гордячки, мял лицом ее грудь.
— Сейчас ты уймешься! Сейчас, сейчас! — взрыкивал он, все более возбуждаясь.
Пентакоста, сражаясь, вцепилась в огромное блюдо и вскинула его над собой, намереваясь расколоть насильнику череп. Но тот отмахнулся, блюдо разбилось об угол камина, а рука ее оказалась в тисках. Тогда она принялась молотить дикаря свободной рукой — по голове, по плечам… И внезапно не столько услышала, сколько почувствовала, как рвется ткань ее платья. Дико вскрикнув, вся холодея от непоправимости нанесенного ей урона, Пентакоста с такой решимостью дернулась в сторону, что Дилингр не сумел ее удержать. Зато у него остался трофей: клочья, в которые превратились накидка и платье строптивой саксонки.