Тьма сгущается перед рассветом
Шрифт:
Старик поставил лампу на кадушку, поднес к глазам листовку и стал тихо, по слогам, читать:
— Бра-тья ра-бо-чие! Не под-да-вай-тесь на уловки и ухищ-ре… ухищ-ре-ния бур-жу-а-зии… — старик причмокнул и, подняв к Илье лицо, сказал:
— Хорошо, что уговорил меня, не то наделал бы я делов… Тебе бы тогда — баста! Не увидел бы света белого до самой смерти. Сам, небось, знаешь…
Илья грустно улыбнулся и вздрогнул — во дворе хлопнула калитка. Старик и Томов испуганно переглянулись. Дед поднялся в сени, закрыл люк, но поставить кадушку на место не успел: в окно комнаты постучали.
Илья замер. «Пришли!» — подумал он и, чувствуя, как
— Не бойся… Это внук мой.
Мальчик, сочувственно глядя на Илью, подал руку и вместе со стариком помог Томову выбраться наверх. Все трое вошли в комнату. Только сейчас, когда из брюк закапала кровь, старик и мальчик догадались, что Илья ранен. Они стали уговаривать его перевязать рану, старик достал уже из сундука длинное полотенце. Но тут Илья заметил висевший на стене парадный полицейский мундир с широкими белыми аксельбантами. «Неужели попал в ловушку?» Паренек перехватил взгляд Ильи, болезненно сморщился и сказал:
— Не бойтесь, отец еще на дежурстве… Мы вас не выдадим…
Понял и старик. Он тяжело вздохнул и развел руками:
— Ты не тревожься. Он нынче будет поздно…
— К часу… В двенадцать сменяется, — добавил мальчик. — А пост его в самом центре…
Но Томов решил не задерживаться. Вначале он думал, что, может быть, удастся пробыть здесь хоть до утра, а сейчас твердо решил уходить.
— Подожди… Мы тебя хоть проводим, — произнес старик. — Эх, побыл бы у нас, пока поправился, да что поделать… Не обижайся… И сын мой тоже там шишка невелика: сержант. Ему и самому противно, говорит, там служить… Да куда идти? Сам, небось, знаешь, как тяжело работу найти. Так что не взыщи… Помочь ничем не могу. Вот, может, рюмочку тебе для храбрости? Давай налью!
Томов поблагодарил старика и попросил, если можно, воды…
Старик принес стакан. Руки у него дрожали, видимо, он и сам беспокоился, как бы не нагрянул сын. Илья не отпил и полстакана и сам удивился: «Хотел, пить, а выпил чуть!»
Уходя, он попросил старика вытереть кровь в погребе, чтобы сын не заметил.
— Сделаем, сделаем, милый… Не бойсь, я все сделаю… Иди с богом! — и, перекрестив Илью, он наказал внуку вывести его к трамвайной остановке окольными переулками.
Мальчик отмахнулся:
— Да знаю я… Пойдем через огород и выйдем к лицею Михая Храброго!..
Проводив внука и прихрамывавшего Илью, старик снова перекрестился и закрыл дверь.
Идти было очень тяжело, но Томов старался не обращать внимания на боль. Он думал об одном — как бы скорее добраться до трамвайной остановки. Кругом, на счастье, не было ни души. Мальчик
Томов отвечал, что приходило в голову, но потом попросил его помолчать:
— Могут услышать!..
Мальчуган кивнул головой. Однако немного погодя не вытерпел и снова спросил:
— А правда, вы за рабочих?.. Дед сказал, что вас ранили за то, что продавали какие-то газеты, которые заступаются за бедных… Это правда?
— Правда… Но давай лучше помолчим… Прошу тебя, мне плохо…
Дальше шли молча. А когда добрались до какой-то улицы, мальчик вдруг предложил изменить маршрут, вспомнив, что близко полицейский пост.
— Мы лучше сейчас свернем к улице Попа Нан, там спокойнее, — предложил он. Илья согласился. Здесь уже начались более или менее освещенные улицы. Но кругом по-прежнему не было ни души. Откуда-то неподалеку донесся звон трамвая. Илья вздохнул… Мокрые от крови белье и штанина, липли к телу. Томов все чаще останавливался, отдыхал, поправлял листовки и газеты. Рука ныла, казалось, что она зажата в тиски. Томов держал ее в широком кармане куртки. Впереди показалось что-то похожее на притаившегося человека. Малец остановился, но тут же пошел следом за Томовым, который теперь ни на минуту не замедлял шага: другого выхода не было. Когда они подошли ближе, оказалось, что это был вкопанный в землю столбик… Пройдя еще немного, они увидели на противоположной стороне бодегу; возле нее, въехав одним боком на тротуар, стояла легковая машина. У Ильи мелькнула искорка надежды: «Вот если бы такси!»…
Мальчику, очевидно, пришла в голову та же мысль, он предложил сбегать посмотреть, есть ли шофер. Но Томов не согласился.
— Знаешь, ты лучше вернись. Я уж теперь сам доберусь.
И хоть мальчуган предлагал проводить его до самого дома, Илья отказался.
— Нет, спасибо, ты лучше иди. А то, чего доброго, отец может придти домой раньше, увидит, что тебя нет, и начнет расспрашивать, где был, зачем да почему… Не надо этого. Кто знает, как может все повернуться… А так лучше… Ты меня вывел, спасибо тебе, теперь я и сам доберусь…
Мальцу, как видно, не хотелось уходить. Он тяжело вздохнул, попрощался и, оглядываясь, поплелся обратно.
Томов добрался до бодеги, посмотрел на номер машины и обрадовался: такси!
Несмотря на то, что ставни бодеги были закрыты, изнутри неслись звуки скрипки и кто-то, надрывая глотку, пел: «И оф, оф, оф!.. Мой Раду пил и угощал, но меня, бедную, не вспоминал!..»
Томов прижался к стене. От боли он не мог сделать шага. Внезапно дверь бодеги распахнулась и, когда клубы пара рассеялись, он увидел на крыльце двух изрядно пьяных женщин и мужчину. Смеясь и разговаривая, они спустились к машине. В это время к бодеге подошел постовой полицейский; поднявшись на цементную площадку, он искал в застекленных дверях оттаявшее местечко и, наконец, найдя его, с интересом припал к стеклу.
Илья тоже притворился пьяным и направился к машине. Ему сейчас не хватало встречи с полицейским… Однако полицейский, сняв башлык, громко высморкался и, не обращая внимания на Илью, перешагнул порог бодеги.
Пьяный мужчина оказался шофером такси, а девицы — его пассажирками. Судя по жаргону, Илья заключил, что это проститутки. Они уже сидели в машине, когда Томов, покачиваясь, подошел к передней дверце и, заглянув в окно, сказал шоферу:
— Дружище! Может, подвезешь и меня заодно? Плачу двадцатку!..