Тьма сгущается

Тертлдав Гарри Норман

– Не всякий поставил бы судьбу брата выше семейного счастья. – Хестан склонил голову. – Ты льстишь мне: после твоих слов я начинаю думать, что приложил руку к твоему воспитанию.

– Ну, тут не знаю, – ответил Леофсиг, пожав плечами, – но девушек на свете много, а брат у меня один.

Про себя он недоумевал, куда же подевались в таком случае все эти девушки. Фортвежки из хороших семей в Громхеорте были уже почти все сговорены – как и Фельгильда. Каунианки из хороших семей в последние месяцы торговали собой

на улицах – альгарвейцы не позволяли им зарабатывать на хлеб иным способом. Мысль о том, чтобы воспользоваться их услугами, одновременно пугала Леофсига и вводила в искушение.

Отец вздохнул.

– А мне теперь придется объяснять Эльфсигу, что о помолвке объявлять не время… и еще придумать какую-нибудь причину, чтобы он не принялся докапываться – отчего.

– Прости, отец, – промолвил юноша. – Я правда не хотел, чтобы до этого дошло.

Женившись на Фельгильде, он мог бы затащить ее в постель без всяких сложностей. Леофсиг отчаянно завидовал брату, который не поддался трудностям – дважды не поддался, поскольку его возлюбленная была каунианкой.

– Верю. Себя помню в твои годы, – ответил Хестан и хмыкнул – должно быть, вспомнил о чем-то.

Леофсиг попытался представить отца похотливым юнцом. Не получилось.

– Но тебе не за что извиняться – передо мной, во всяком случае, – продолжал Хестан. – Я уже сказал, что горжусь тобой.

Он погладил бороду, задумчиво глядя в пространство. Леофсиг как-то вдруг заметил, что отцовская борода почти совсем поседела, хотя волосы оставались темными, – и сам изумился. Перемены произошли с начала войны; вот и еще одна беда на ее счету…

– Ну и что нам делать? – пробормотал Хестан.

– Что-нибудь придумаю, – ответил Леофсиг.

Отец покачал головой.

– Ты не бери в голову. Так или иначе, мы с матушкой разберемся. И – так или иначе – успокоим Эльфсигову душу.

– Скажи ему, что я в солдатском бардаке подхватил дурную болезнь, – посоветовал Леофсиг.

– На это альгарвейцы постоянно жалуются, – ответил Хестан, презрительно фыркнув. – Правда, раз никто другой в их бордели не наведывается, они и не спрашивают, от кого у девочек дурная болезнь. – Он усмехнулся. – Не, думаю, твоему несостоявшемуся тестю мы скажем что-нибудь другое.

– А что?

Леофсиг не был настолько склонен волноваться попусту, как его отец или брат, но распрощаться с девушкой, на которой уже почти собрался жениться, – это вам не фунт оливок!

– Что-нибудь подходящее, – твердо промолвил отец. – Мы с мамой придумаем, что. А ты не волнуйся. Если столкнешься с Фельгильдой на улице, делай вид, будто ничего не знаешь.

– Ну ладно. – Какой из него выйдет лицедей, Леофсиг тоже не знал, но надеялся, что выяснять не придется. Юноша широко зевнул. Нет, все треволнения придется отложить до утра. – Доброй ночи, отец, – проговорил он,

вставая из-за стола. – Спасибо.

– Рано благодарить, когда ничего еще не сделано, – молвил Хестан. – Но, думаю, мы на твою беду найдем управу.

Когда на следующее утро Леофсиг явился на кухню, собираясь позавтракать овсянкой и прихватить приготовленные сестрой на обед хлеб с маслом, лук и сыр, матушка уже месила тесто. Печь хлеб самим было дешевле, чем покупать у пекаря; с тех пор, как рыжики заняли Громхеорт, Эльфриде и Конберге все чаще приходилось вставать к печи. Тесто было какого-то неправильного цвета – должно быть, пшеничную муку разбавили овсяной. Спасибо, хоть не молотым горохом или чечевицей, как в самые голодные месяцы минувшей зимы.

– Кажется, мы с отцом нашли чем успокоить семью Фельгильды, чтобы те не слишком обижались, когда мы разорвем вашу помолвку, – заметила Эльфрида. – Придется раскошелиться – но для чего еще нужны деньги, как не для того, чтобы подмазать нужных людей.

– На меня и так потратили слишком много, – пробурчал Леофсиг, набив овсянкой рот, потом отхлебнул кислого красного вина и продолжил: – Сколько народу вам пришлось подмазать, когда я удрал из лагеря для военнопленных?

– Неважно, – ответила мать. – Кроме того, те, кому мы заплатили, уже сгинули кто куда. А нынешние альгарвейские жандармы и не заподозорят неладного.

Спорить он не стал – времени не было. Прихватив полотняный мешок с обедом и жестяную флягу, наполненную тем же кислым вином, юноша поспешил к дверям.

В лучах утреннего солнца Громхеорт казался таким же сонным, каким чувствовал себя Леофиг. Лишь немногие прохожие могли слышать птичье пение, которым стаи пернатых встречали рассвет.

И кауниан среди этих немногих не было. Почти всех светловолосых жителей города согнали в отдельный квартал – с четверть того района, что занимали они прежде, – и вдоль ограды этих выселок прохаживались альгарвейские жандармы, выпуская в город только тех, кто выходил на заработки. Дорожные рабочие относились к этой категории. Шлюхи тоже.

Леофсиг махнул рукой Пейтавасу, который спорил о чем-то с жандармом у ворот. Светловолосый дорожник помахал ему в ответ и, когда жандарм наконец отвязался, вместе с Леофсигом двинулся к западным городским воротам.

– Тебе не следовало бы обходиться со мною как с человеком, – промолвил Пейтавас на своем языке. – Этим ты настроишь против себя и своих соплеменников, и рыжиков.

«Как с человеком». Каунианский язык мог временами быть безжалостно точен. Во всяком случае, тонкие оттенки смысла он передавал лучше, чем безалаберный фортвежский.

– Я бы не сказал, что это противоречит истине, – ответил Леофсиг тоже по-кауниански.

– Знаю, – отозвался Пейтавас. – Это доказывает мою правоту, не так ли?