Тьма, сгущайся!
Шрифт:
Глядя на секторы прихожан Мегатеополиса, Жарль вспомнил виды городов Темных Веков, или — как они назывались в период Ранней Цивилизации — Средних Веков. Подобно тем городам, дома Мегатеополиса были в основном одноэтажные, почти без окон.
И хотя Жарль был жрецом только Первого Круга, он понимал, что такое сходство не случайно. Иерархия не терпит простых совпадений. У нее для всего есть причины.
Мимо него проковыляла какая-то карга в лохмотьях и конусообразной шляпе. Прихожане все отстранялись от нее. Какой-то мальчик закричал:
— Мать
Но Жарль слегка улыбнулся ей. И она улыбнулась ему в ответ. Это была скорее гримаса, чем улыбка: сморщенные губы искривились над беззубыми деснами, ее крючковатый нос почти коснулся острого подбородка. Затем она пошла своим путем, нащупывая палкой дорогу.
В другом направлении Мегатеополис был совсем иным. Там возвышались сверкающие здания Святилища, неповторимая громада Собора, который выходил фасадом на Большую Площадь.
Жарль смотрел на Великого Бога, и сквозь гнев в его душу стал прокрадываться страх, который этот идол разбудил в нем еще в те времена, когда он был всего лишь сыном прихожанина, задолго до того, как он прошел тесты и стал постигать тайны жрецов. Мог ли Великий Бог увидеть такой святотатственный гнев своими глазами, своими огромными, слегка прищуренными глазами? Но такая слепая вера непростительна даже для новичка Иерархии.
И без Великого Бога Собор являл собой грандиозное сооружение с огромными колоннами, высокими окнами. Но там, где можно было ожидать шпиль или пару башен, вырастала фигура Великого Бога, будто скульптура человека по пояс, внушающая трепет своей надменностью. Она была частью самого Собора. Тяжелые складки мантии, спадая вниз, переходили в колонны Собора. И сам Собор, и скульптура сделаны из того же серого пластика.
Он доминировал над всем Мегатеополисом, как какой-то невообразимый кентавр. Трудно найти аллею в городе, где можно было бы укрыться от его всевидящего взора и не видеть надменного лица и светящегося голубого нимба вокруг головы.
Каждый ощущал, что Великий Бог рассматривает всякого, проходящего по Большой Площади, и в любой момент может нагнуться и взять человека в руку для более внимательного изучения.
Но эта массивная фигура не пробуждала в Жарле ни капли гордости за величие Иерархии, за то, что ему выпало счастье быть избранным, стать частью ее. Нет, гнев его рос, становился оболочкой для всех его остальных эмоций, такой же красной, как красная мантия, которую он носил.
— Шарлсон Наурия!
Жарль вздрогнул, когда Брат Хулиан произнес это имя. Но теперь момент настал. Жарль почувствовал, что он должен посмотреть на нее. Каждый жрец при вступлении в сан испытывал большие трудности в том, чтобы разорвать все связи, соединяющие его с прихожанами — с семьей, с друзьями и больше, чем с друзьями. Теперь он был перед фактом: Наурия никогда не станет для него кем-то близким.
Как и он для нее, пронеслось у него в мозгу, когда он повернулся, чтобы посмотреть в ее лицо. Кажется, она не узнала или не заметила его, хотя, если не
Она стояла спокойно, не нервничая, как мужчины. Лицо ее, кажущееся бледным из-за массы темных волос, совершенно не выражало эмоций — это была даже лучшая маска, чем его лицо.
Что-то из-за того, как она держала свое тело, откинув назад плечи, из-за затаенной глубины ее зеленых глаз пробило оболочку его эмоций и поразило сердце.
— Дочь моя, Наурия — многозначительно протянул Хулиан — у меня для тебя хорошие вести. Великая честь для тебя. В течение следующих шести месяцев ты будешь прислуживать в Святилище.
Она не проявила никакой реакции, выражение лица ее абсолютно не изменилось, она только задержала ответ на несколько секунд.
— Это слишком большая честь. Я недостойна. Такая работа не для таких, как я, простых ткачих.
— Это верно — важно сказал Хулиан, покачивая лысой яйцевидной головой в узком туннеле воротника. — Но Иерархия, если захочет, может возвысить тебя и сделать достойной святого труда. Радуйся, дочь моя. Радуйся.
Голос ее остался таким же спокойным.
— И все же я недостойна. Я знаю это своим сердцем. Я не могу выполнить это.
— Не можешь, дочь моя? — Внезапно голос Хулиана стал жестким. — Ты хочешь сказать — «не будешь»?
Наурия кивнула еле заметно. Все прихожане выпучили на нее глаза и прекратили нервно помаргивать.
Маленький мягкий рот Брата Хулиана превратился в узкую щелочку. Рука в красной перчатке резко смяла рабочий лист.
— Ты понимаешь, что ты делаешь, дочь моя? Ты понимаешь, ведь ты отказываешься подчиниться приказу Великого Бога, которому служит Иерархия?
— Я знаю своим сердцем, что недостойна. Я не могу.
На сей раз кивок был решительным. Снова Жарль почувствовал, как его кольнуло в сердце.
Хулиан вскочил со скамьи, на которой сидел с Жарлем.
— Ни один прихожанин не может судить действия Иерархии, так как они всегда правильны. Я чувствую, что здесь не просто упрямство, не просто сознание своей ничтожности. Есть только один тип прихожан, который боится войти в Святилище. Я чувствую в тебе ведьму! — драматически провозгласил он и ударил себя в грудь ладонью.
Мгновенно его красная мантия раздулась, окружив его оболочкой, не касаясь его тела ни в одной точке. Эффект был поразительным. Брат Хулиан словно превратился в раздувшегося красного голубя и над его бритой головой зажегся фиолетовый нимб.
Лица прихожан еще больше побледнели. Но Наурия слабо улыбнулась, и ее зеленые глаза, казалось, проникали в Жарля.
— И это легко доказать — продолжал торжественным тоном раздувшийся жрец.
Хулиан быстро шагнул вперед. Его рука в красной перчатке стиснула плечо девушки, даже не коснувшись era Но Жарль видел, как ее лицо исказилось гримасой боли. Она прикусила губу. Затем красная перчатка рванулась вниз, разрывая ткань одежды и обнажая плечо.