Тьма века сего
Шрифт:
Глава 34
Лагерь не спал. Это не столько виделось и слышалось, сколько ощущалось; вокруг царила тишина, в тишине всплывали и тонули редкие звуки — кто-то закашлялся вдалеке, кто-то кого-то тихо окликнул, что-то негромко стукнуло и стихло… Тишина не была гробовой, не звенела от напряжения, не давила и не вытягивала нервы, и лагерь сонно ворочался, как зверь в берлоге — почти спокойно, почти мирно, и
Временами в темноте, слабо развеянной низкими кострами, мелькали тени. Снова слышался тихий оклик, столь же чуть слышный отзыв — и тени скрывались, и вновь наступала долгая сонная тишина. Одной из этих теней дважды был сам Курт, причем во второй раз часовой окликнул его для порядка — это и слышалось по равнодушному голосу, и виделось по выражению его лица, когда майстер инквизитор, отозвавшись должным образом, прошел мимо. Сейчас и ночной страж, и редкие кляксы костров остались позади, а впереди морем расстилалась темнота. Дневные облака рассеялись к вечеру, нарастающая луна сияла щедро, и ночь лишь вдали становилась совсем черной и непроглядной, а поблизости от лагеря можно было увидеть и мелкие деревца, и пологий вытянутый холм с одиноким кустом на поросшем травой горбе. Часового на холме видно не было, но Курт знал, что он там…
— Добрые люди спят в такое время, — недовольно прозвучало за спиною.
— Брось, — отозвался он негромко, медленно обернувшись. — Мы оба знаем, что сейчас ты собиралась не спать. Ничего, подождет. У вас вся ночь впереди.
В темноте, озаренной ночными светилами, было видно, как Альта нарочито недовольно скривила губы.
— Ему выспаться надо, — серьезно возразила она, подойдя, и бросила взгляд на холм с невидимым часовым. — А ночей нам хватило.
— О них и поговорим, — кивнул Курт.
— Это в каком смысле?
Он вздохнул, оглядевшись. Тишина, ночь, костры вдалеке… Никого. Только ночь, костры, темнота впереди, а где-то там, за этой темнотой — война. Она еще не здесь и не сейчас, о ней еще почти никто не знает, но вместе с тем она словно уже началась. Словно здесь был свой Предел, спутавший, слепивший время в один комок. Словно смешались два мира, в одном из которых эта тишина, спящий лагерь, спящий город вдалеке, спящие птицы и холмы, а в другом — тут же, рядом — война и смерть…
— Сегодня, — отозвался Курт, наконец, глядя не на Альту, а вдаль, в темноту, — во время совещания в шатре Фридриха, Мартин рассказал о своих снах в Грайерце. Ты рассказала о своих.
— Да, — подтвердила Альта настороженно, когда он замолчал. — И… что такого тебе пришло в голову, что ты позвал меня сюда темной ночью, а не высказал это при всех?
— Висконти спросил, не замечала ли ты перемен в себе, — продолжил он, не ответив. — Ты сказала «нет». Он спросил, не изменилось ли что-то в твоей обычной жизни, распорядке дня, упражнениях, в чем угодно, что могло бы объяснить эту внезапно
— Я сомневаюсь, что это именно способность, пап. Мне кажется… нет, я уверена, что не смогу этого повторить. Сон о Мартине был первым и, думается мне, последним таким случаем, просто больно уж случай особый.
— Возможно, — кивнул Курт и перевел взгляд на Альту. — Меня, собственно говоря, волнует не это.
— А что тогда? К чему эта конспирация?
— Когда Висконти задал вопрос «изменилось ли что-то в тебе» — помнишь, что ты сделала?
— Ответила «нет».
— Если ты все еще не оставила мысль уйти однажды в агенты, дам на будущее совет от старого допросчика: следить надо не только за тем, что говоришь и как говоришь, и не только за выражением лица, но и за руками. В первую очередь за руками, они выдают куда чаще, особенно когда опасность исходит не снаружи, а изнутри. Если ты готова к провокационным вопросам и знаешь заготовленный к нему ответ-ложь и утаённый ответ-правду — это довольно просто, а вот когда ответ-правда внезапно пришел тебе самой в голову…
— Что не так сделали мои руки?
— Одна рука. Правая. Замечала, что делают многие беременные женщины, когда видят или слышат что-то, что расценивают как опасность?
Альта на миг замерла, глядя на него растерянно, а потом тихо ругнулась и отвела взгляд.
— Непроизвольно прижимают руки или руку к животу, — ответила она недовольно, и Курт кивнул:
— Именно. Ты этого не сделала, остановила себя в последний момент, но начало движения было узнаваемым.
— Фридриху ни слова.
— Это я уже понял, — ровно отозвался Курт. — Висконти? Бруно?
— Не знают. Никто не знает. Я сама это поняла только неделю назад.
— Это и есть причина твоих внезапных способностей?
— Это… — Альта замялась, подбирая слова. — Это не способности. Мама говорила — со мной у нее было точно так же, но она была одна, подсказать было некому, понять и принять происходящее тоже было тяжело, и она все это осмысливала уже post factum… Я могу учесть ее опыт и свой.
— И что выходит?
— Мой организм мобилизует силы. Все, телесные и душевные. Отсюда и проявления этих сил, каковые прежде за мной не замечались, и… Все то, что я успела постигнуть, что успела взять под контроль и вбить в себя до рефлекса — все это осталось и усилилось, но проявляется и что-то новое, причем спонтанно.
— Уверена, что не проявится что-то совсем неприятное — для тебя и окружающих?
— Да, — твердо ответила Альта. — Уверена. Оно остается неподконтрольным до тех пор, пока мое сознание — вольно или исподволь — не поймет, что происходит что-то негодное. Если поймет — пресечет. Поверь мне, над таким контролем я работала достаточно долго для того, чтобы в его итогах не сомневаться.