Тьма века сего
Шрифт:
Потом снова была комната. Знакомая до каждой щели в полу. Был вечер, был полумрак, была старая лежанка в углу, кто-то под одеялом, женская фигура, склонившаяся над постелью, и нарочито строгий шепот — «Всё, Курт, спать, а то папа будет ругаться»…
Потом не было ничего, просто наперерез, из стены в стену, пробежала черноволосая женщина в мужском платье чужого и странного покроя — в обтяжку, совсем не скрывающем фигуру, в коротких башмаках с неприлично высоким каблуком. Она смотрела прямо перед собой, сосредоточенно дышала и неслась что есть мочи, словно пытаясь кого-то настичь, и тогда где-то в душе колыхнулось что-то вроде удовлетворения — где-то там, на иной ветви древа, другая Адельхайда все так же занимается
Потом был клочок пустой земли — совсем пустой, совершенно, земля дымилась под ногами и казалась прахом, выжженным на пару локтей вглубь, и чей-то обугленный и почти развалившийся череп попался под ноги; Курт переступил его, хотя знал, что наступить не сможет, что может лишь видеть, но не касаться, и пошел дальше…
Потом была темная улица — явно городская, со странными, невероятно высокими домами, где-то вдали светились разноцветные огни, а в тени близстоящей башни из металла и, кажется, стекла мелькала смазанная человеческая фигура, и с соседней улицы к ней бежали двое, в их руках мельтешили фонари — маленькие, но немыслимо яркие, и не надо было понимать их незнакомый язык, чтобы знать, что они кричат. «Стоять, тварь!»…
Потом было поле, и мимо пронесся кто-то верхом, и на этот раз он не успел разглядеть, кто это…
Потом был волк, отчетливо видимый, с огромными сказочно-неправдоподобными клыками, знакомый до каждой шерстинки, вот только левое ухо когда-то было порвано и уже зажило — криво, уродливым смятым лопухом, волк жался к какому-то частоколу, угрожающе рыча, наступая громадными лапами в лужи крови рядом с чьим-то растерзанным телом, и такие же знакомые фигуры в шипастой броне зондеров вскидывали наизготовку арбалеты…
Потом был поворот коридора, и навстречу выступили двое — человек с лицом Мартина и огромный волк…
— Макс!
Когда Курт оказался на полу, прижатый к холодному пыльному камню исполинской тушей, на мгновение кольнула досада, затмившая даже боль в ушибленном затылке. «Вы стали слишком много думать, майстер инквизитор»… И явно теряете форму…
— Макс! — остерегающе, торопливо повторил голос.
Еще мгновение тяжелые лапы давили на грудь, а в лицо жарко дышала огромная пасть, а потом лапы и пасть убрались, и перед лицом возникла рука с раскрытой ладонью и деревянными четками на запястье.
— Лестницы… Лестниц не было.
Курт лишь молча пожал плечами, и уселся на каменном полу поудобнее, откинувшись затылком к стене. Мартин сидел напротив, скрестив ноги, и задумчиво покручивал бусину четок, рядом застыл хмурый Хагнер, завернувшись в его фельдрок; он был зондеру откровенно маловат и скорее исполнял функцию соблюдения видимых приличий, чем собственно одежды.
— Здесь, думаю, каждый идет своим путем, — сказал он тихо, и Мартин кивнул:
— Похоже на то. У меня были тропинки, у отца лестницы, у тебя бесконечный деревянный дом…
— …похожий на тот трактир, — уточнил Хагнер многозначительно. — И я сразу оказался в этом облике, стоило мне сойти с моста и ступить внутрь цвингера. Одежду жалко…
— Пути, — констатировал стриг уверенно. — Наши пути, ветви, выбор. Тропы мерещились мне во время обращения, трактир был местом твоего выбора, а лестницы… Не знаю.
— Вверх или вниз, — негромко пробормотал Курт и отмахнулся в ответ на вопросительные взгляды: — Неважно. Важно вот что. Где остальные?
— Полагаю, идут по своим путям.
— Логично. Но вы с Максом встретились, а теперь вы оба встретились со мной. Не с кем-то из группы, не я встретился с кем-то из них, не все сошлись в одном месте, встретились только мы трое. Почему?
— Может, остальные подтянутся позже? — предположил Хагнер, и стриг медленно качнул головой:
— Не думаю…
— А что думаешь?
— Думаю,
Курт посмотрел на указавший в его сторону палец скептически, и Мартин повторил чуть уверенней и тверже:
— Да, в тебе. Древо. Ты с ним связан. С подлинным Древом, настоящим, первородным, если так можно выразиться, или уж не знаю, как его верно назвать. Ты даже однажды правил его, отправив в небытие целую ветвь. И это Древо, выращенное Коссой, пусть и в своем роде рукотворное, самодельное, dixerim [220] , оно все-таки… — Мартин помялся, подбирая слова, и договорил: — Истинное. Это… Как вольты в работе Готтер и Альты. Только не из воска и еще более похожее на прообраз, это точно бы хорошая копия, похожая на оригинал до степени смешения и воздействие на которую равноценно воздействию на оригинал. И память которого — это память оригинала, а оригинал помнит тебя.
220
Так сказать (лат.).
— Как-то слишком сложно, — возразил Хагнер с сомнением. — И что оригиналу от майстера Гессе нужно?
— Возможно, ничего. Возможно, все это просто… реакция на раздражитель. Без какой-то цели и мысли, без плана, оно просто реагирует на его присутствие. Как росянка на муху.
— Что-то мне не нравится такая аналогия, — заметил Курт, и стриг мельком улыбнулся:
— Согласен, несколько неудачно. Просто первое, что пришло в голову… Наверное, ближе будет сравнение с Пределом; согласись, похоже. Вот только причинять вред Древо тебе явно не собирается, да и никому не собирается, оно просто делает то, для чего существует — показывает пути, раскидывает ветви, создает реальности… Точнее, реальности создают люди, обитающие в миллионах его миров. И вот одна из реальностей — это реальность, создаваемая тобой, и мы оба имеем к ней непосредственное отношение, и нас друг с другом тоже связываешь ты — та реальность, которую ты творишь. Макс тот, кто он есть, потому что когда-то ты дал ему выбор, я — тоже, потому что когда-то ты не дал мне сделать выбор неправильный, мы — часть твоей реальности, ты — часть нашей, без тебя она была бы иной, и мы были бы иными.
«Волк жался к какому-то частоколу, угрожающе рыча, наступая громадными лапами в лужи крови рядом с чьим-то растерзанным телом, и такие же знакомые фигуры зондеров вскидывали наизготовку арбалеты»…
— Не думаю, что я такой уж важный элемент вашего выбора, парни, — хмыкнул Курт нарочито беспечно, и Мартин серьезно возразил:
— Напрасно. Без твоего участия в моей и его реальности — мы сейчас попросту не были бы здесь.
Хагнер многозначительно кашлянул, и когда взгляды обратились к нему, неловко произнес:
— Коли уж у нас тут пошли в ход такие версии… А если бы были? То есть, я хочу сказать — если Древо такое… ветвистое, что в нем существует множество миров, сильно друг на друга похожих, но отличных в каких-то мелочах — а откуда мы знаем, что сейчас встретились все те же мы? Что все мы трое — не с разных ветвей? Просто отличия наших реальностей пока не выяснили, потому что общаемся меньше часу.
— Любопытная версия, — не сразу отозвался Мартин. — Но даже если так — это значило бы, что существует целых три ветви, три мира, в которых есть Косса, которому нужно помешать. А значит, надо просто продолжать делать то, зачем мы пришли, чтобы это сумели сделать хотя бы какие-то «мы» хотя бы в какой-то из реальностей. И как знать — может, сейчас где-то, еще на двух похожих ветвях, трое людей из трех реальностей ведут тот же разговор…