«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Тише, — шепчет мне Надежда Ивановна, и я чувствую ее дыхание. — Это мой муж… Что делать?
И она тянет меня к воде.
— Идемте в воду, больше некуда, — понял я ее. — Если они войдут, мы окунемся: они увидят, что никого нет, и уйдут…
Мы тихо спускаемся по лесенке в воду.
Приятная теплая вода проникает сквозь платье. Мы стоим в воде по горло и слушаем, как умолкают разговоры и шаги уходящих дачников. Наступает тишина.
Я смотрю на лицо моей дамы. Она близко от меня. Мы стоим в воде, и она держит меня рукой за шею.
Матовое красивое лицо ее с полуоткрытым ртом в лунном сиянии прекрасно. Оно отражается в воде, в такой изумительной красоте мутных красок. Я с восхищением смотрю
— Ша-ша-ша — рикатуша — дурака — ша-ша-ша…
— Ой, — вскрикнул ее муж на мостках купальни. — Что это? Это он…
— Ре-шу-шу-ша, — говорит в воду моя дама.
Я едва могу сдержать смех. Набрав воздуха, окунаюсь в воду, чтобы не рассмеяться. И вдруг, высунув из воды голову, слышу, как муж моей дамы во все горло кричит: «Караул… Мертвец!»
Он побежал от купальни…
А к утру, высохнув в кустах ольхи, на берегу речки, я сел в поезд в Пушкине.
Сосед по вагону спрашивает меня:
— А у вас он тут не бегает?
— Кто?
— Как кто… Вы ничего не знаете? Рядом, в Листвянах, мертвец бегает… Вы же знаете, у нас в Пушкине всю ночь не спали, ловили… Ну, представьте, он как человек и в то же время как воздух или дым. И пристает к женщинам…
Но я уже не слушал больше приключений листвянского мертвеца. Мне очень хотелось спать…
Похороны мумии
Какой-то небывалою жизнью летят давние события и воспоминания.
Москва, какой-то театр. Родон поет:
Когда я был аркадским принцем, любил я очень лошадей. Скакал по Невскому проспекту, как угорелый дуралей. Давил народ, но что ж такое, зато в коляске развалясь, Я, как бы чудище какое, нередко ездил напоказ.Как это странно!.. Опера итальянская, опера русская, драма, оперетка, шансонетки, куплетисты, хоры… Русские хористки выходят, одетые боярынями в кокошниках и золотых душегрейках, в тюлях; складывают руки на груди и низко кланяются. Прелестницы дебелые пускаются в танцы, каблучки стучат.
Эх, Москва, Москва, Москва, Золотая голова.Дрым, дрым, дрым, дрым — дрым, дрым — дрым… Что играет музыка?..
И как подумать, что все это было во времена «тирании и деспотизма»!
А дети купца Крибова на охоте убили рысь. Отдали сделать из нее чучело и видят, когда сняли кожу, что мясо у рыси белое. Задумались — отчего ее не едят? Ерунда, предрассудки, надо съесть. И отдали приготовить в ресторан «Олимпычу».
Ну, и ели. И, конечно, выпили изрядно. Только она, когда ее ешь, как-то мылится во рту, и никакого вкуса…
А потом все скоропостижно захворали — лежали на постелях в доме Морозова. Приехал к ним доктор Голубков на паре вороных лошадей, покрытых роскошной голубой сеткой, как некий ассирийский бог. Кучер в голубом кафтане, серебряные пуговицы застегнуты на спине. Посмотрел доктор на больных.
— Спаси, — говорят больные. — Все нечаянно вышло. Помоги.
Тот видит — случай редкий, и решил вызвать профессора Захарьина [381] . Но профессор Захарьин шутить не любит, мужчина серьезный, и притом — его высокопревосходительство…
Долго просили, насилу
381
…профессора Захарьина — Захарьин Григорий Антонович (1829–1897), терапевт, доктор медицины, профессор Московского университета. См. рассказ о нем в цикле «Московские чудаки» (см. с. 420–422).
— Это что такое? — спросил Захарьин.
— Мумия-с, из Египта-с, — ответили ему.
Приказывает открыть. Открывают: прекрасная раскрашенная мумия. Лицо золотое, глаза — сапфиры.
Захарьин посмотрел каждому больному в глаза и приказал лежать, дать устриц и шампанского. И сказал хозяину:
— Зачем это у вас в доме покойник?
Хозяин испугался:
— Как покойник?
— А мумия-то.
И приказал ее убрать.
Огорчился хозяин. Но шампанское подняло настроение, и решили мумию похоронить… Но как? Хлопот не оберешься. Во-первых, как отпевать — египетской веры никто не знает. Панихиду надо…
И решили — по русскому обряду, как полагается. И меню поминок сочинили: уха, кутья, икра. Но только кто хоронить возьмется? Иереи не идут…
Однако нашли…
Больные скоро выздоровели и занялись похоронами мумии. Ну и трудное выходило дело. Как ее, мумию, звать — неизвестно. Лет сколько — тоже. Раб или рабыня — тоже неизвестно. Но все же мумию похоронили ночью. Предали земле.
Некто Кольцов, ученый, что ли, или писатель, не знаю, был человек очень начитанный, и говорили — умный, притом революционер и выражал оппозицию правительству всегда. А на диспутах был оппонент. А потому он наговорил на похоронах мумии о тирании, фараонах, рабах, русских крестьянах, полиции, о полицмейстере, губернаторе и что мумия эта — жертва строя, невыносимого и тяжкого произвола. И в конце выковырял у нее сапфировые глаза и взял себе на память…
«Черт-те што теперь будет, — думали молодые люди. — Наговорил!..» Затревожились. — «Как бы манэ-такел-фарес не вышел», — сострил один. Но решили — русские люди, конечно, — все равно: за правду и пострадать хорошо… И поехали все к «Яру», к цыганам. Рассказали все гитаристу Христофору, так как его фараоном звали. Тот с горя выпил и горько сказал:
— Да… Вот Шура-Ветерок была, так вот тоже померла…
И всплакнул.
На поминки приехали все цыгане-певцы, и другим цыганам, так как они фараонами прозывались, те, которые жили на Живодерке [382] , пожертвовали 3000 рублей.
382
Живодерка — так в просторечии назывался Староживодерный переулок в Москве. Улица сменила несколько названий: в конце XIX в. стала называться Владимиро-Долгоруковской (в честь В. А. Долгорукова, московского генерал-губернатора), в 1922 г. была переименована в улицу Фридриха Адлера, с 1931 г. по настоящее время носит имя Л. Б. Красина. До революции об этой улице ходила дурная слава: здесь всегда были поножовщина, грабежи, дурной запах… Тут проживало множество цыганских семей, откуда вышли известные исполнители цыганской песни в знаменитых ресторанах «Яр» и «Стрельна».