«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Что показал… Что такое? — удивляется Коля.
В это время с горы, из ресторана вышла компания. Остановилась недалеко от нас.
Один из них, веселый румяный человек, показывал на Москву пальцем и говорил:
— Вон, слева, вон, от Кремля-то, — это наш приход Вознесения… Вона краснеет, видишь, жена… Это наша лавка тут. И до чего отсюда видать все, Господи!.. Вся Москва как на ладони. Хорошо. И река-то прямо вьется. Я купаться беспременно буду… Пойдемте все купаться. Чего же, тепло. Я прежде каждый раз в эдакий день купаться ходил. Крещусь в Иордани…
— Пойдем, Карл Иваныч, — сказал он толстому человеку, — я тебя выкрещу. Чего тебе,
Компания, смеясь, пошла к реке. На берегу реки — лодки.
Веселый человек сел на опрокинутую лодку, но лодка была покрыта черным варом. Он прилип. Кругом рассмеялись.
— Эдакое дело, — говорил купец. — Пустяковина, а что сделаешь. В такой праздник и огорчение до невозможности… Насилу отлипнешь. Шура, жена, что делать?..
Жена тащила его за руку с лодки:
— Не подходи, — упирался купец, — не то приклеишься… Ведите меня с Иордани опять в трактир. Нипочем я этому не поддамся, хоша в одной рубашке останусь, а праздник справлю. Не подходи, Шура, приклеишься…
Компания скрылась. Мы снова лежим и молчим. Высоко в небе летят журавли. Слышен московский звон.
Тетеревиный ток
Ранняя весна. Первый день Пасхи. Ко мне в деревенский дом съехались приятели. Весело. Но я побаиваюсь, не поссорились бы. Метафизик, профессор, мой новый знакомый, в коридоре под руку отводит меня в угол и говорит:
— Ну, какой болван этот Николай Васильевич! Кто он? Ну что он говорит… Уши вянут. А этот, архитектор — это что же. Я его спрашиваю: «Какую вы любите бить дичь?» А он отвечает: «Я люблю бить баклуши, а дичь я стреляю». Ну, как вам это нравится?
— Ничего, — отвечаю, — пустяки. Охотники, конечно. Они вас понять не могут. Но зато гофмейстер [418] …
— Ну да, конечно, все-таки видно, что человек воспитанный…
А на крыльце хватает меня под руку приятель Вася тоже. Говорит, смеясь:
— Ну и профессор у вас. Откуда достали эдакого?
— Ну, знаешь, — догоняет нас другой мой приятель, Коля Курочкин, — профессор этот, твой метафизик, — вот завирается… А жена у него ничего, хорошенькая…
418
гофмейстер — управляющий двора, стряпчий — придворный чин III класса в Табели о рангах, введенный в 1722 г. в Российской империи. В обязанности гофмейстера входило управление дворцовым хозяйством и штатом придворных.
— Боюсь, — говорю я. — Как бы вы все не переругались. Ты не очень, Николай, за его женой-то… Весь праздник испортишь.
— Я, брат, ничего. Только знаешь, и этот гофмейстер твой… Тоже, брат, балда.
— Как — балда? — удивился я. — Что ты. Очень воспитанный человек. Почему — балда? Ты, волокита, о гофмейстерах полегче…
Мы возвращаемся в дом.
— Сегодня, в полночь, мы идем на тетеревиный ток, — объявляю я за чаем всем гостям. — Шалаши приготовлены. Там вылет тетеревей и ток.
И я показываю вдаль, в окно, на бесконечные леса…
— Должен тебе сказать, — вмешивается гофмейстер, — уж я никогда на току не был… Что же эти тетерева — они летят, сидят или как?
— Надо сидеть в шалаше, — поясняю я. — Косачи, то есть петухи-тетерева, летят из леса и садятся: их привлекают к шалашам чучела, сделанные
— Удивительно. И они так глупы, что не разбирают чучел?
— Не разбирают ничего. Подлетят и глядят, — объяснил за меня архитектор Вася. — Конечно, тетерев глуп. Да еще весна. Они все влюблены в тетерок. А знаете ли, люди тоже не разбирают чучел. Другой — прямо чучело гороховое, дурак, а вот бабы влюблены в него.
Гофмейстер слушал Васю и мигал. Как-то обрадовавшись, вдруг сказал:
— Это бывает, бывает. Да вот, Чацкий, в театре, Молчалин, милая Софья [419] — очаровательно.
— Но позвольте, Эрос [420] не допускает аномалий. Эрос по существу своему этичен, — вставил профессор очень положительно и непонятно.
— Этичен он там или типичен, — довольно небрежно ответил Коля, — но Эросу-то все равно, черт ли ему. Тоже он здорово очки втирает.
419
Чацкий, Молчалин, Софья — действующие лица комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1822–1824).
420
Эрос (Эрот) — в древнегреческой мифологии бог любви.
— Эрос, Эрос, — заявил и Вася. — Что ваш Эрос? А вот Николай, мой приятель, — и он указал на Колю Курицына. — Вот он не Эрос, а Стоерос, а за ним бабы все бегают. Неизвестно почему!
— Позвольте, это я — Стоерос? Позволь спросить, что это такое — Стоерос?.. Что ты говоришь?..
Выходила какая-то ерунда. Я чувствовал, что назревает, как говорится, ссора.
— Знаете что, — сказал я. — День прекрасный. Надо подготовиться к охоте. Дробь — шестой номер. Кушайте, надо подкрепиться. Ночью пойдем на ток. Надо в темноте сидеть в шалаше. Вылетают к утру, чуть свет…
Тут вошел мой слуга, Ленька, и громко сказал:
— Диких рябчиков сколько прилетело. Сели на заводи. Вон тут, рядом. Такие здоровые.
Охотники оживились. Быстро схватили ружья, пошли. Один Коля остался. Сидя за столом, он расшибал красные яйца и ел. Вошел профессор с женой. В руках у нее была маленькая книга, как молитвенник. Лицо ее было серьезно, строго. Она открыла книгу и, опустив глаза, прочитала:
Тень любовь твоя, Тень — твои ласки, Жизнь и счастье — наша тень. Ты не верь вчерашней сказке, Новой жизнью дышит день,— Замечательно, — хватая ее руки и целуя, восторженно задыхаясь, стал вскрикивать Коля. — Это вы написали? Замечательно. Пушкин — ни к черту!
Она, сложив книжечку, приложила ее к груди, подняла глаза к небу, сказала: «Да, я», и вышла. За ней вышел и профессор. Оставшись с Николаем вдвоем, я сказал:
— Ты насчет стихов-то. Уж очень что-то восторгаешься.
— Ну что же, — отвечает он. — Она, брат, хорошенькая. Показывает, брат, что она — личность свободная, независимая. Эмансипация. А он, сукин сын, метафизик, держит, брат, ее чем-то крепко. Вот чем держит — не поймешь. Темная, брат, штука…