«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
С бугра к нам на берег в эту минуту спустились двое, одетые в чесучовые светлые костюмы. Видим — дачники.
— Рыбку удите? — сказал один. — Хорошо. Отлично это за ловлей бутылку-другую осушить. Я тоже — любитель ловить. Только одно — что пьешь, кстати, много. Ловил с приятелем. Постановление сделали: ерш — рюмка водки, окунь — две, лещ — бутылка. Ну-ка, выдержи. А идет один лещ… Туды-сюды — что делать? А приятель мне и говорит: «Знаешь, — говорит, — подлость это рыбу обманывать. Вытаскивают ее из ее атмосферы. И прямо жарят. Ведь верно, низость какая. Пей, — говорит приятель, — прямо без постановления. Правильно. И считать не нужно. Всю это мы бюрократию к черту».
Дачники присели, и мой необычайный разговор с рыбаком Василием о людях и стрижах на этом и оборвался.
«Страшный» огород
Как-то в молодости гостил я у приятеля своего, доктора, который жил у Владимира на Клязьме. Вот этот доктор рассказал мне однажды, что недалеко от Владимира река Нерль сливается с рекой Клязьмой, и такие там раздольные места, большие луга и озера. И стоит там старый Боголюбский монастырь. И есть древняя колокольня. Вот в этой колокольне, на каменной лестнице, был убит, давно то было, князь Андрей Боголюбский за то, что он неправильно Писание понимал [427] . И в пойме реки Клязьмы, в озерах, когда ветер и гроза, то по озерам этим плывут короба с убийцами князя, заросшие чередой и тиной.
427
…убит Адрей Боголюбский за то, что неправильно Писание понимал — князь Андрей Боголюбский был убит в 1176 г. По историческим источникам, убит своими приближенными.
— Конечно, это предание, — сказал мне доктор.
И захотелось нам посмотреть озера и реки, и как это плавают на них гробы. И пошли мы с доктором, взяли с собой удочки ловить окуней. Приятель мой, доктор, показал мне старую колокольню и лестницу, на которой убили князя.
Был серый день. И озера, на которые мы пришли, волновались свинцовой зыбью. Найдя удобное место на берегу, мы забрасывали удочки. Берега были покрыты густой порослью ольхи и сосновым лесом. Сбоку колыхался разбитый рыбачий челн. Поплавки удочек наших качались на бегущих волнах, синие тучи за лесом предвещали грозу.
Ветер креп. Поплавок пропал, и я вытащил большого окуня. Сажая его в саженку, я увидел, как от другого берега к нам по озеру двигается по воде темная куча камыша. За ней другая. Плывут. «Это, должно быть, короба», — подумал я. И какое-то неприятное чувство вошло в душу, когда они плыли к берегу, прямо ко мне.
Мы вынули удочки и увидели, что на озере плывут еще кучи темных островков. И все — к нам. Ловить было нельзя.
— Ишь, плывут короба, — сказал доктор. — Пойдем в чайную, тут недалеко, на дороге… К вечеру ветер стихнет, лучше будет ловиться рыба.
В небольшом трактире, на дороге, сели мы с доктором за стол у окошка, спросили чаю. Было видно в окно, как поднялась пыль на дороге, и сразу хлынул дождь. Раздался отдаленный звук грозы.
К крыльцу подкатила повозка, и в трактир вошли трое, не то торговцев, не то зажиточных крестьян. Сели они неподалеку от нас за стол, тоже пить чай. Один из них, бородатый, средних лет, сказал:
— Не спорь, Савиныч. Как есть, написано: «облачок, облачок и нашел его дьячок». Во, гляди, дьячок нашел. На сорок третьем листе.
И он вынул из-за пазухи старую книгу Священного Писания.
— Пустое говоришь. Все это зря, — перебил его человек с черной бородой. —
— Не-е, — сказал третий. — Хоша бы мою Марью взять. Пущай ее в баню в субботу. Дабы в храм можно на праздник. А то погану поведешь. Не годится. Вот оно, что на шестьдесят пятой…
— «Облачок, облачок, и нашел его дьячок», — перебил его первый бородач.
— Пустое говоришь, — спорил второй. — «Яко тело свое водою банною…»
— Не свое тело, а ее надо в баню, а то…
— А чего «то»?..
— А то, что сказано. Блюсти надо.
Тихонько доктор мне говорит:
— Что это говорят? Не из коробов ли с озера повылезли? Вот, должно быть, эдакие-то идиоты князя Андрея Боголюбского и убили.
Как любили у нас говорить, где что сказано, где написано. Толстовцы ходили с его книгой под мышкой и читали барышням-толстовкам; так внушительно где и как у него сказано. И жили «по писанию». А в одном чудном имении, где я гостил, тамошний сынок, очень умный, начитанный, страшный спорщик, на все, кто что ни скажет, протестовал, заявлял:
— Граф Этьен сказал: «От великого до смешного один шаг».
— Позвольте, — перебивали его, — это не Этьен сказал, а Наполеон [428] .
— Ничего подобного, — горячился молодой человек. — Это Этьен… На триста двадцать второй странице…
И сынок бежал в библиотеку искать Этьена.
И выдумал один, в гостях у этих милых людей, тоже истины изрекать. Бывало, за чаем, на чудной террасе сада, скажет:
— Истинная любовь множит жертвы, лампадой чистою горя.
428
«От великого до смешного один шаг» — Наполеон действительно произносил эту фразу во время бегства из России в 1812 г. На самом деле фраза звучит так: «Вообще смешное соприкасается с великим» и принадлежит Ж.-Ф. Мармонтелю (1723–1799), французскому писателю, другу Вольтера.
— Это кто сказал? — спрашивают все.
— Мериме, Жан [429] . На сто тридцать второй странице.
Бегут в библиотеку, сынок ищет. Есть Мериме — только не Жан.
— Жаль, — говорит гость. — А у Жана так много истин.
Это хорошо, что так любили истины, сказанные великими людьми. Но еще сильнее любили у нас то, что запрещено. Напечатано, но запрещено. Вот это найти, прочесть, ну просто — радость безмерная. Запрещено цензурой — вот это-то и надо.
429
Мериме — Мериме (M'erim'ee), Проспер (1803–1870), французский писатель.
Молодые девушки зачитывались до обалдения, ходили после такие умные, таинственные.
Один такой умный спрашивал меня:
— Прочли?
— Прочел, — отвечаю.
— Теперь вы будете влиять. Должны влиять, — сказал он мне поучительно.
Один родственник мой сказал мне:
— Равенство правовых субстанций есть мерило общественного сознания.
Я сразу увидел — «прочел».
— Вали дальше, — говорю я.
— Абстрактные идеи масс не выявляют тезиса законченных прогнозов мышления.