«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
Что-то не захотелось мне спросить Таню насчет девок и танцев лимпопо. Как-то было стыдно!
— Вот, Костя, — говорила Таня, — учишься ты, а после — какая должность будет у тебя? Все говорят, пустое дело это — художество. Это мать твоя рисовала, отец тоже. Это они виноваты. Ведь из бедности-то как выйти? Нельзя не любить Алексея Михайловича, честнее его людей нет, только фанфарон, говорят, книжки любит. Вот гороховые-то за ним и смотрят [342] .
342
…вот гороховые-то за ним и смотрят — гороховые — имеются
— Какие гороховые?
— Говорят, будто он крови супротивной.
— Крови супротивной? — удивился я.
— Бестужевские вы [343] . Вот за ним и поглядывают-то, — гороховые…
Рогожская.
В доме дяди Ершова, в гостиной, стоят столы. На них разложено приданое — серебро, посуда, подушки, расшитые пуховые одеяла, духи, ленты, шубы чернобурые, белье полотняное и, отдельно, одна шелковая, вся в кружевах, рубашка.
343
Бестужевские вы… — намек на происхождение от декабриста Бестужева-Рюмина (см. прим. к с. 27).
— Венчанная, — говорит нянька Таня.
Иду в комнаты сестер. В коридоре невеста Саша. Встречает радостно:
— Костя милый, замуж выхожу!
— За кого, Саша?
— Представь себе, за козла!
— Как?!
— Пойдем.
И она тащит меня в комнату, где собрались ее сестры и еще их подруги. Все нарядные, дебелые, все будто сделаны из какой-то крупчатой муки первого сорта. Здоровые, красивые. И среди букета девиц — двоюродный братец Михаил, человек весьма серьезный, — одно время даже болен был белой горячкой.
— Посмотри, — говорит Саша и подает фотографию.
На фотографии человек с длинной бородкой, щеки выбриты, глаза выпучены, на шее орден.
— Ну, не козел разве? — смеется Саша.
— Конечно, козел, — отвечают девицы.
Брат Миша поднялся с кресел, встал в позу, перебирая рукой жилетную цепочку, и сказал, веско, отчеканивая слоги:
— Что же это, в самом деле? Просто безобразие. Декан, доцент, директор высшего учеб…
— Довольно, — закричали все.
Миша пожал плечами, медленно стеклянным взором окинул присутствующих, пробормотал — «слушаюсь» и вышел из комнаты.
Святая Русь
Москва, 17 октября 1905 года. Манифест Государя [344] . Россия отныне конституционная монархия. Самодержавие ушло в историю. Объявлены свободы. Государственная дума получила законодательные права.
И ликовала Москва. Народ вышел на улицу, никто не мог усидеть дома, поздравляли друг друга, целовались, словно Пасха.
Вскоре приступили к организации выборов в Государственную думу. Ищут, стараются выбрать умных, мудрых людей.
344
Манифест Государя — Манифест 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», подписанный Николаем II в момент наивысшего подъема Октябрьской всероссийской политической стачки. Провозглашал гражданские свободы и создание Государственной думы (см.: БЭС. М.; СПб, 2004. С. 688).
Россия жила в празднике резона и обновления, где чувствовалось братство и сознание взаимного добра.
Впереди правда, свет и жизнь.
Но недолго длилась эта бодрость. Как бы чья-то посторонняя воля, какой-то «человек за забором» начал свою разрушительную работу; клеветал, лгал, ссорил, натравлял…
Казалось, что небесный факел свободы попал в руки вечнослепых и они сожгут все хорошее.
Пришла злая, ненужная энергия… Кончилась и патриархальная жизнь Москвы…
Был
Вот на переломе нашей жизни в Петербурге явился таинственный старец Распутин [345] . Пришлось и мне кое-что услышать о нем.
Однажды в Петербурге после спектакля сижу я у директора Императорских театров Теляковского за чаем. Спрашиваю:
— Что это за Распутин такой?
— Да, — говорит Теляковский, — странный человек. Привели его к Наследнику. Он болен. Лежит. У него слабые вены. Наследственная, говорят, болезнь. Кровоточит нога. Когда Распутина подвели к Наследнику, мальчик расхохотался.
345
…таинственный старец Распутин — Распутин (Новых) Григорий Ефимович (1872–1916), фаворит императора Николая II и императрицы Александры Федоровны; убит в ночь с 16/29 на 17/30 декабря 1916 г. князем Ф. Ф. Юсуповым, В. М. Пуришкевичем и великим князем Дмитрием Павловичем.
Конечно, после того как он видел блестящие мундиры и наряды дам, окружающую роскошь, и вот какой-то человек стоит перед ним в поддевке, на голове — скуфейка, нестриженая борода. Чудно показалось ему.
Распутин тоже рассмеялся. Рукой коснулся ноги, кровь точить перестала.
— Хорош мальчик, — сказал Распутин. — Будет здоров. Но знает часы грядущего один только Господь.
Конечно, они теперь думают, что он святой.
Вскоре ехал я из Петербурга и остановился в Вышнем Волочке у приятеля Дубина, охотника и хорошего человека.
А уже была война в начале. В деревянном доме Дубина жила на квартире полковница.
Вечером пришла она к жене Дубина, и мы мирно сидели за чаем.
Полковница — полная женщина, с желтым болезненным лицом. Около нее две девочки, старшей — лет шесть. Ее дети.
В самом начале войны у нее убили мужа и двух сыновей. Среда военная. У отца еще мать жива, сестры. Жалованье небольшое, и его нет!
Она вдова, ходит узнать, нельзя ли получить пенсии или пособие какое. Но ниоткуда ответа нет. Она все ждет.
— Идите к Распутину, — научил ее содержатель номеров на Мойке, где она останавливалась в Петербурге.
— Пошла, — говорит, я. — Дом на Гороховой. Подъезд. Около — народ. И в большой комнате, куда пришла я, много просителей. Есть — богато одетые. Отворилась сбоку дверь, и вошел человек в длинной полотняной рубахе, распоясанный. Ворот расстегнут. Одна штанина вправлена в сапог, другая — навыпуск. Борода — темная. А глаза — как пики. Такой странный! «Что это? — подумала я. — Какой-то Пугачев». Быстро глядит он на просителей. И спросил меня — я стояла ближе — спрашивает: «Что надо?» А сам глядит на одного. Я ему объясняю свое дело. «Неколи им вас слушать, — говорит он мне. — Они бумаги все пишут. У их, дураков, — дела по горло». Потом отошел от меня и обратился к тому, на которого смотрел все, и спросил: «Деньги у тебя есть?» Тот тут же полез в карман. «Давай все», — сказал он ему и взял. «Ну, наживалы, миляги, деляги! — сказал он другим. — Дайте-ка деньжонок!» И у всех пообирал. В руках у него куча, и, вижу, идет ко мне. «Бери, ваше высокоблагородие!» И протягивает деньги. Я растерялась. А он говорит: «Идите. Прощайте. Не потеряйте!» И за плечо повернул меня в дверь сильно рукой. Я потом сочла деньги — было двадцать три тысячи. Что за человек такой! — добавила полковница. Глядеть — мужик просто. А глаза — будто стрелы!