То, что приходит по ночам
Шрифт:
Подумала еще «Профессионал я, или погулять вышла? Вот больной, надо работать», но на часы покосилась выразительно. А мужик, будто не замечая моих намеков, ухмыльнулся еще шире и завел свою пластинку. Все ему плохо, все не так, врачи ужасно лечат, санитарки отмахиваются, жена ушла, жизнь – боль. И еще протяжно так, неторопливо. Я на часы уже открыто кошусь, считаю минуты, чтобы не заснуть, а он все продолжает и продолжает, как заело его.
Три часа мы так просидели. Причем его совершенно не смущало, что я сижу молча или занимаюсь какими-то посторонними делами. Он меня вообще не замечал, не слышал и не видел. Даже когда мне позвонила моя соседка, с которой мы квартиру снимали, и спросила, где я
А потом ко мне в кабинет заглянул офигевший охранник и поинтересовался, что я, собственно, делаю в больнице.
– Все уже домой ушли, дежурные в другом корпусе, только вы сидите, – гаркнул он и демонстраивно тыкнул в часы. Можно подумать, я в те часы не пялилась неотрывно последние полчаса…
– Так пациент же, вон сидит, – я ткнула рукой в сторону стула, мельком удивившись, как охранник мужика моего не заметил, он же своим стулом половину прохода перегородил.
Охранник так ласково на меня посмотрел, «Заработались вы, идите домой», говорит. И демонстративно стул к стене отодвигает. А мужик тот, не меняя позы, как будто не из-под него стул вытащили, ухмыльнулся в последний раз и… растворился в воздухе.
Вот тут мои нервы и сдали. Как я орала – слышала вся больница, и как бежала – тоже. Долго потом вообще в кабинет заходить отказывалась, даже просилась направить меня к психиатру, потому что это вообще не нормально – то, что я видела. Но…
К психиатру меня не отправили. Выдали другой кабинет, разрешили уходить пораньше, до темноты, а одна из бывалых санитарок сказала, что я в общем-то не только не первая, но и далеко не единственная, кто что-то странное в больнице видела.
– Хотите верьте – хотите нет, дело ваше. Здание старое, много всего видело, люди в нем часто умирают… Многие из живых на покойников жалуются, что те приходят и смотрят. Но как по мне – живых надо бояться, они страшнее. А мертвые… Ну, ходят и ходят, вреда же не причиняют, – сказала она и, резко замолчав, ушла дальше по коридору.
Хотела бы я сказать, что уволилась в тот же миг, или что больше со мной подобного не происходило, но не могу. Я работаю в той же больнице уже десять лет, мне идти некуда. И призраков с тех пор тоже видела не единожды. Только… права наша санитарка. Не причиняют они вреда. А то, что ходят… Ну, пусть ходят, может им тоже некуда идти.
Мой оживший ночной кошмар…
Одним тихим вечером я бежала от своего безумного мужа-тирана, прихватив в одну руку чемодан с документами, а в другую – нашу пятилетнюю дочь, ничего не понимающую от страха. Мне было трудно решиться на этот шаг, но я понимала, что выбор у меня из серии «если сразу не прибьют, то до завтра доживем», то есть или так, или никак. Так что, ну, бежала, да, в ночь и в никуда.
На самом деле у меня была цель. От бабушки мне достался маленький домик в одной из деревень, довольно далеко от города, где мы жили. Об этом месте муж не знал, да я и не спешила его посвящать, потому что пользоваться подарком не планировала никогда. Уж очень там место запущенное, деревня давно умерла, и я даже не была уверена, будет ли у нас с дочерью крыша над головой. Но как вариант спрятаться поглубже и переждать, домик подходил идеально.
Забегая вперед, мы провели в том доме только одну ночь, больше не выдержали. Мне бабушка в детстве говорила, что в домах, где больше не живут люди, поселяется что-то другое. Заброшенные деревни – не место для живых. Те, другие, не любят шумных, теплых и бегающих соседей. Тогда, в детстве, я боялась этих историй, но считала, что это просто сказки для наивных детей вроде меня. Теперь я уверена – бабушка говорила мне правду.
Два часа на машине подальше от города,
Тогда меня это не насторожило. Я только обрадовалась, что ночевать в поле не придется, все какая-то крыша над головой. А пыль… Ну, без нее никуда, это меньшее из зол. Переночевали в машине, а на утро я закатала рукава, выдала дочери пряник из запасов, и взялась за уборку.
Домик бабушки размерами не отличался – две комнаты, гостиная, прихожая – она же кухня, котельная и вход в подвал. Туалет на улице, вода в колодце, вполне пригодном к использованию. Жить можно. Даже мебель сохранилась, правда спать на старом диване, пропахшем сыростью, плесенью и пылью, я бы не рискнула. Что могла – выкинула во двор, грязь двадцатилетней давности вымыла до скрипа, газовый котел включать не рискнула, зато нашла в сарае дрова и растопила печь, благо руки еще помнили, как это делать. Получилось вполне миленько. Да и ребенку простор, раздолье! Моя Катька только и успевала носиться от одного конца участка до другого с радостными визгами.
На следующий день я планировала махнуть в деревеньку побольше, в магазин, и докупить всякой бытовой мелочевки вроде посуды, постельного и химии. А тогда, кинув на пол матрасы и застелив их еще бабушкиными, предварительно выбитыми на улице, одеялами, мы с Катькой завалились спать, устав от долгого дня. Моя малышка отрубилась в выбранной для себя комнате практически сразу же, хотя обычно подолгу скулила, требуя то сказок, то песенок, то полежать рядом.
А вот мне почему-то не спалось. Тревожно на душе было, хотя объективно вроде бы все шло хорошо. Я списывала это нервное чувство на пережитый кошмар – уверена была, что еще долго буду просыпаться по ночам в истерике и искать, куда бы спрятаться от бывшего мужа. Но усталость все же дала о себе знать, и я на секунду прикрыла глаза.
Проснулась от громкого, такого нарочитого топота. Знаете, когда человек специально не считает нужным скрываться, и наступает максимально громко, чтобы перебудить дом. По инерции вздрогнула, не до конца проснувшись и решив, что это муж опять вернулся пьяный. Но открыв глаза поняла, что лежу вовсе не в нашей квартире, и даже слегка успокоилась. Вот только топот никак не прекращался.
Я шикнула что-то вроде «Катюш, мама устала, ложись в кроватку», и перевернулась на другой бок. Топот на время прекратился. А потом одну из стен, ту самую, которая граничила с комнатой дочери, обрушилась серия ударов, да таких, что штукатурка затрещала! Тут я уже не выдержала – вскочила со своего ложа и, высунувшись в темный коридор, строго крикнула, чтобы дочь прекращала дурить. Катя мне не ответила, но снова все прекратилось.
Я только легла, как… опять топот. И стуки. Громкие, прям по всем стенам! Мне это так разозлило! Я вылетела из комнаты пулей, стою, озираюсь, а Катенька хихикает, выпрыгивает откуда-то из темноты – видно было плохо, но кое-что луна в окнах все же освещала – и скрывается в соседней комнате. Я за ней, а там… никого. И Катенька снова смеется, только не из кухни, а уже из моей комнаты. Я туда – опять никого. А дочь мелькает в дверном проеме своей спальни и убегает в гостиную.
У меня уже паника – моя девочка никогда так себя не вела! Но… глаза-то видели дочь, глаза же не могут врать?! Тогда как она перемещалась из места на место так быстро? Я в полном отчаянии, с колотящимся сердцем, влетаю в гостиную и… замираю на месте, как в ступоре.