То ли быль, то ли небыль
Шрифт:
Так, впервые за два десятилетия, Курт и Мишка оказались по одну сторону железного занавеса, и у них даже появился шанс встретиться на каком-нибудь из островов пресловутого Архипелага, но ни у одного из них не возникло по этому поводу никаких предчувствий…
Московская сага
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз…
…Наступил пятьдесят шестой год с его необыкновенными сюрпризами.
…Очаровательная, энергичная, прекрасная рассказчица, Мишка мгновенно завоевала Москву. Избранные ею писатели, художники, актёры сразу и навсегда становились её друзьями. Она подружилась с Любимовым и Смеховым, познакомилась с администратором Большого театра, с директором Консерватории, с организаторами вечеров в Доме кино и Доме литераторов. Вскоре их маленькая квартирка на Профсоюзной превратилась в нечто вроде культурного центра бывших политкаторжан. Мишка уверенно вела свой кораблик по бурлящим потокам хрущёвской оттепели и деятельно помогала бывшим солагерникам войти в новую жизнь. По её инициативе во всех элитных и крайне дефицитных точках Москвы оставляли теперь бронь для бывших политзаключённых.
…Той порой Хрущёв и Аденауэр договорились о возвращении немецких военнопленных. Тот факт, что Курт сидел в одной камере с фашистскими генералами, неожиданно сыграл положительную роль в его судьбе: его по ошибке включили в список военнопленных и прямо из Владимирской тюрьмы отправили в Германию. Они с Мишкой не встретились и ничего не узнали друг о друге.
…То, чего за десять лет не добились от Курта гестаповцы, играючи достигли коммунисты: вернувшись в Германию, Курт немедленно вышел из компартии.
…Однажды в Москву приехал Генрих Бёлль. В середине шестидесятых он был ещё в почёте у советских властей и считался прогрессивным немецким писателем. Кто-то привёл Бёлля к Мишке, и она рассказала ему свою историю.
– Курт жив, я знаком с ним, – сказал потрясённый Бёлль. – Он сидел в тюрьме, сначала у нацистов, потом у вас. Он уверен, что ты погибла, и совсем недавно женился.
…Вскоре после отъезда Бёлля Мишка получила первую открытку от Курта, первую слабую весточку после тридцати лет разлуки. Умудрённый опытом советской тюрьмы, Курт понимал, что у открытки больше шансов дойти до адресата, чем у запечатанного письма. Текст был лаконичным.
«Если хочешь побольше узнать обо мне, – писал Курт, – отыщи в Москве человека по имени Василий Васильевич Парин».
– Мой маленький Курт как был, так и остался неисправимым романтиком, – комментировала Мишка. Легко сказать – отыщи в Москве человека по фамилии Парин! Иголку в стоге сена…
Но тут, как уже не раз бывало, начались чудеса. – У нас в поликлинике работала детский врач по фамилии Парина, Нина Дмитриевна Парина, – сказала одна Мишкина приятельница. Она недавно уволилась. Я с ней близко знакома не была, но попробую узнать её координаты – может, она родственница твоему Парину.
И уже на следующий день у Мишки в руках был номер телефона и адрес Василия Васильевича
Мишка догадывалась, что имя Парина связано с пребыванием Курта во Владимирской тюрьме. Звонить она не стала – по телефону о таких вещах в шестидесятые годы не говорили – а просто поехала по указанному ей адресу на Беговую улицу.
На звонок откликнулся мальчик лет четырнадцати. Он приоткрыл маленькую щёлку – Мишке показалось, что на двери цепочка:
– Вам кого?
– Простите, могу я видеть Василия Васильевича Парина?
– Папы нет дома.
– Когда он будет?
– Через час.
Часа полтора Мишка мерила шагами Беговую улицу, потом позвонила снова. На этот раз в щёлку глянул настороженный глаз мальчика постарше:
– Папа дома не принимает.
«Дома не принимает. Кто же он? Врач? Адвокат?» – растерялась Мишка. Вслух она сказала:
– Я по личному делу. Мне очень надо его видеть.
В этот момент в коридоре появился высокий величественный человек с интеллигентным и значительным лицом. Он распахнул дверь – никакой цепочки на ней не оказалось. Глядя на Мишку отчуждённо, настороженно и, как ей показалось, высокомерно, он спросил:
– Чем могу служить?
Из-за его спины выглядывали любопытные носы давешних Мишкиных собеседников. Мишка не знала, что известно детям о прошлом их отца, и не хотела создавать проблем.
– Могу я поговорить с вами наедине?
Господин холодно пожал плечами и провёл Мишку в кабинет. Таких огромных, великолепных, отделанных деревом кабинетов она не встречала никогда в жизни. В бараках и северных избах такие были не в моде. Мишка окончательно растерялась: «Наверное, я ошиблась, и это совершенно не тот Парин».
Величественный господин повторил нетерпеливо:
– Так чем могу служить?
С трудом ворочая пересохшим языком, Мишка спросила неуверенно:
– Скажите, вам что-нибудь говорит имя Курт Мюллер?
– Мишка?!
Как будто два солнца вспыхнули в глазах этого недоступного человека.
Схватив её на руки, Парин кружился по кабинету в каком-то диковинном вальсе, рискуя смести дорогую мебель, и припевал:
– Мишка! Мишка! Мишка! Как же я тебя сразу не узнал! Сколько дней и ночей Курт о тебе – всё только о тебе, о тебе! Я так ясно представлял себе тебя – и вот надо же – не узнал! Ты совсем не изменилась, – неожиданно заключил Парин, увидевший Мишку впервые. – Курт думал, что ты погибла. Какое счастье, что ты жива! Ну, рассказывай!
– Нет, сначала рассказывайте вы!
Конечно, это был тот Парин. Он провёл много лет в одной камере с Куртом и пленными немецкими генералами. С последними ни он, ни Курт не общались, но между собой крепко подружились. У них было много, очень много времени для беседы…
…Несколько часов Парин рассказывал Мишке о Курте – о гестаповской одиночке, о фашистском концлагере, о том, как, освободившись, Курт всё искал и искал Мишку, в конце концов в глубоком отчаянии решил, что Мишка погибла, но так и не смирился с этой мыслью… Рассказал о том, как Курта пригласили в ГДР и выкрали оттуда, о долгих годах во Владимирском централе… словом, обо всём.