То ли быль, то ли небыль
Шрифт:
– Я знала, что Огюст безумно в тебя влюблён, – рассказывала Мишке Мария. – Я как-то прочитала его дневник – да боже мой, при чём тут дневник! Разве может что-то скрыться от сердца любящей женщины?! Мы с тобой не были знакомы и ты меня не замечала, а я тайком ходила за тобой по пятам, изучала твою походку, манеру одеваться, говорить. Я пыталась понять, что в тебе так сразило Огюста…
Знаешь, кто был самым счастливым человеком в день твоей свадьбы с Куртом? Думаешь, ты? Нет, дорогая, – это была я. Я поехала за тобой в Берлин, я сопровождала вас до двери полицайпрезидиума
Огюст очень страдал, когда ты вышла замуж. Я не подавала вида, что замечаю это и знаю причину.
Потом вы с Куртом уехали в СССР. Я надеялась, что дистанция и время помогут Огюсту справиться с его недугом, но он всё время следил за тобой, за твоими передвижениями и перипетиями судьбы. Мы были в курсе, что Курт поругался со Сталиным, вернулся в Германию и был арестован гестапо, а ты оставалась в Москве. Потом и ты исчезла. Огюст непрерывно искал твой след, но нашёл его только в конце пятидесятых годов, когда ты вернулась из советского концлагеря.
Вскоре после твоего исчезновения в конце тридцатых годов началась война. Огюст, конечно, отправился в Испанию. Он попал в плен к франкистам и был приговорён к смерти, но накануне казни бежал. Ему удалось достать подложные документы, с которыми он вернулся во Францию. Когда сюда пришли немцы, Огюст стал одним из организаторов Сопротивления, и я всегда была рядом с ним. Эта совместная работа и постоянная опасность, жизнь на краю, очень нас сблизили. Я была счастлива.
Потом он был снова арестован, на этот раз немецкими фашистами, но из-за его фальшивых документов они не докапались, что это – Огюст Работэ, приговорённый к смерти франкистами и бежавший из франкистской тюрьмы. Огюст оказался в немецком концлагере. Я старалась, как могла, его заменить и стала руководительницей французского женского Сопротивления.
Когда кончилась война, меня выбрали в Сенат. Огюст мною очень гордился. Это были наши самые счастливые годы.
Но однажды мне позвонил его врач и попросил зайти.
– У Огюста рак печени, – сказал врач. – Сделать ничего нельзя. Ему осталось жить несколько месяцев. Ему я ничего не сказал. Постарайся увезти его в деревню, пусть отдыхает, дышит свежим воздухом. У него будут боли, и тебе придётся делать ему уколы. Вот тебе ампулы, моя медсестра тебя научит. Но наступит день, когда уколы не помогут. На этот случай – вот тебе одна последняя ампула. Никому другому я бы её не дал. Но тебе я доверяю, потому что уверен, что ты не воспользуешься ею без самой крайней необходимости. У Огюста будут страшные мучения – постарайся их ему облегчить.
Я притворилась, что плохо себя чувствую и нуждаюсь в отдыхе. Мы уехали в деревню. Вскоре у Огюста начались боли, и он обо всём догадался, но мы никогда об этом не говорили. Это был заговор молчания, мучительный для нас обоих, и тем не менее мы молчали – очень страшно было облечь в слова то, что на нас надвигалось.
Он страшно похудел. Я стала делать ему уколы. И наступил день, когда укол не помог. Огюст лежал на кровати и от боли царапал и рвал руками простыню. Я сказала:
– Сейчас.
– Не надо, – сказал Огюст. – Я столько раз смотрел в глаза смерти, что хорошо знаю эту даму в лицо. Я справлюсь сам. Лучше сбегай в подвал, принеси вина.
И нам вдруг стало очень легко. Не надо было больше притворяться. Я принесла бутылку вина, мы выпили и о многом важном поговорили. Он очень старался подготовить меня к будущей жизни без него. Потом Огюст сказал:
– Мария. Я должен тебе сказать ещё одну вещь. Я всю жизнь любил другую женщину.
Я сказала:
– Я знаю. Он поразился:
– Ты знаешь?!
– Конечно. Неужели ты думаешь, что можно что-то скрыть от женщины, которая любит?!
– Мария, у меня к тебе просьба. Найди Мишку. Она в Москве, её фамилия теперь Славуцкая. Расскажи ей обо мне. Пусть моя жизнь оставит хоть какой-то след в её жизни.
Я обещала. К утру Огюст умер.
Прошло несколько месяцев, и вдруг я получаю приглашение на парад тридцатилетия Победы в Москву. Раньше меня никогда не приглашали, и я в Москве не была, а тут вдруг пригласили как руководительницу французского женского Сопротивления. Это было как знак ОТТУДА, словно Огюст напоминал мне о моём обещании найти тебя. Мне помогли найти твой адрес и телефон – и вот я здесь.
На следующий день Мария уехала. Вскоре после её отъезда Мишка получила вторую открытку из Парижа. «Какая я глупая, – писала Мария. – Как же я не пригласила тебя к себе! Представь, как счастлив бы был Огюст, если б ты приехала сюда, походила по тем же половицам, подышала тем же воздухом!
«Что ты, Мария, – отвечала ей Мишка. – Ты забыла, где я живу. Кто ж меня пустит!»
«Разве я не руководительница женского Сопротивления?!» – возразила ей на это Мария.
И через месяц в Мишкиной квартире раздался телефонный звонок:
– С вами говорят из канцелярии Леонида Ильича Брежнева. Вам оформлен паспорт для поездки во Францию. Зайдите в городской ОВИР его получить.
– Ваш паспорт действителен только на Францию. Не вздумайте заезжать в другие страны, – наставлял Мишку чиновник ОВИРа.
– Учту, – сказала Мишка.
На мглистый берег юности…
Я уплывал всё дальше, дальше, без оглядки, На мглистый берег юности моей…
Как заливает камыши волненье после шторма, Ушли на дно его души её черты и формы…
Поезд в Париж идёт через Кёльн и стоит там минут пятнадцать. Мишка позвонила Бёллю:
– Неожиданно еду в Париж. Через Кёльн. Приходите на платформу повидаться!
– Конечно, – обрадовался Бёлль, пришёл к поезду и похитил Мишку. На глазах поражённых попутчиков, преодолев отчаянное Мишкино сопротиление, он вынес её из поезда на руках и крепко держал в объятиях, пока поезд не ушёл.