То ли быль, то ли небыль
Шрифт:
– Вот…
Раз в сезон мы дежурили. Дежурили все, невзирая на возраст и титулы, – демократия! Это было скучное и утомительное занятие, на базе ведь отдыхало больше ста человек! Но я дежурила с Гердтами, и это было настоящее счастье. Зяма гениально играл полового. С полотенцем через руку, слегка согнувшись, прихрамывая, он порхал между столами с подобострастной улыбкой:
– Вам супчику не подлить? Картошечки, хлебца не желаете? Сию минутку, я мигом!
Надо сказать, что кормили на базах Дома ученых необычайно вкусно и обильно – такова была традиция.
После ужина, завершив дневные труды, мы должны были расписаться в Книге дежурных. Расписывался обычно Гердт, оставляя таким образом для администрации базы свой автограф.
Однажды за день до нас дежурил доктор Лосев.
– Посмотри, что написал этот гений русской поэзии! За подписью Стаса было написано: «Накормить не накормили, червячка лишь заморили!»
Герд секунду задумчиво смотрел на меня, потом начал быстро писать:
Лосеву снятся химеры —Спит, вероятно, ничком.Он своего солитераНежно зовет червячком!И еще раз мне выпало счастье наблюдать этот стремительный творческий процесс. Гердт взял меня с собой в гости к Давиду Самойлову. В Пярну от нашей базы было часа четыре езды на машине, и всю дорогу Зяма читал мне стихи Самойлова. Когда подъезжали, он вдруг спохватился: «Я же должен что-то сочинить Дэзику в тетрадку!»
На минуту задумался, потом прочитал:
Тебя приветствую я снова,Как одарённого – простак,Как червь – орла, и просто какХромой приветствует кривого!Дэзик сочинил Зяме ответ:
Не люблю я «Старый Замок» —Кисловатое винцо,А люблю я старых Зямок,Их походку и лицо.У Самойловых гостил Козаков, он читал нам вслух из Дэзиковой тетрадки. Такой мне выпал день.
Мое повествование о Гауе было бы неполным, если бы я не упомянула о наших детях. Они представляли особое сословие, отчаянно боровшееся за свою независимость. Это была самостоятельная республика внутри нашей федерации. Даже в столовой они занимали отдельный, так называемый «детский» стол. Дети держались стайкой, сохраняя между собой очень трогательные, совершенно не зависящие от возраста отношения. Очаровательные малыши Сашка Никитин, Гердтовский Орик, красавец Сашка Вишневский по прозвищу «полосатый», Валечка Кокорин и Юлечка Коган были так же уважаемы, полноправны и включены в общую жизнь, как «великовозрастные» Буля Окуджава, Левка Ринг и моя Вика. В этой компании постоянно бурлил скрытый от постороннего взгляда творческий процесс: что-то сочиняли, играли на флейте, рисовали и весьма изобретательно безобразничали.
Наша юная художница Вика как-то нарисовала серию гауянских портретов, одной тонкой линией, иногда очень искусно и похоже: Гердт, Сергей Никитин, Конради, Окуджава, Ипполит Коган… Разбросав листочки на траве, Вика критически их разглядывала. Подошел Никитин:
– Что это у тебя?
– Не видишь, что ли, – ответил за Вику проходивший мимо Валерий Фокин, – портретная галерея Русь Уходящая…
Другой раз Вика налепила из муки и соли разных фигурок, обожгла их в духовке и расписала – получились нэцке. Она их щедро раздаривала. Маленькая внучка Конради была в восторге от Викиного подарка:
– О, Вика, спасибо, большое спасибо! Я сделаю в нем дырочку, продену нитку, и буду всегда носить на шее, как псевдоним!
Я верю, что Гауянские «псевдонимы» помогают от «дурного глаза». Наши дети росли и взрослели в августе на Гауе, и кем бы они ни стали впоследствии, на каких бы меридианах ни жили, я убеждена, что в них и сегодня прорастают зерна, посеянные в те дождливые августовские дни.
Теперь настала пора рассказать о развлечениях взрослых. Ими занималось наше гауянское министерство культуры. Портфель министра культуры был самым тяжелым, трудоемким и ответственным. Этот жребий обычно доставался мне. В обязанности министра входило развлекать публику
Сотрудник Литературного музея Лева Шилов подготовил и исполнял замечательные программы о жизни и трагических судьбах Ахматовой, Цветаевой, Пастернака. В начале восьмидесятых он приготовил большую программу о Булате Окуджаве. Премьера этого моноспектакля была на Гауе.
– Первый раз мне предстоит говорить о живом поэте в его присутствии, – волновался Шилов.
– Ничего, это легко исправить, – меланхолично утешил его Гердт…
Особый жанр составляли рассказы со слайдами о путешествиях ученых во всевозможные экзотические страны – Сейшельские острова, Заир, Остров Пасхи… Для меня, невыездной, любая страна дальше Малаховки была вполне экзотической, и я очень любила эти рассказы-показы, этакий «клуб фотопутешествий», хотя и завидовала отчаянно. Рассказчики соревновались в фотографическом искусстве и эрудиции. Некоторые не могли остановиться, пока не продемонстрируют всю коллекцию слайдов, включая испорченные.
Наконец, концерты. Это было особое счастье. Живьем, в двух шагах от вас, в иллюзорной доступности пел свои песни и доверительно разговаривал с вами бог Гауи – Булат Окуджава. Читал стихи и рассказывал свои волшебные байки Гердт. Совсем другие, не экранные, не утвержденные Главлитом песни распевали Никитины. И все это на дистанции в три недели!
Но кульминацией развлекательной программы в конце смены, должен был стать капустник. Он изрядно отравлял мое существование. Судите сами: его надо было сделать так, чтобы расхохотался Гердт (его неподражаемый смех был моей высшей наградой), чтобы улыбнулся Окуджава, чтобы развеселилась публика и чтобы после этого на тебя не написали донос. А доносы писали: как и повсюду в стране, «сообщающие сосуды» соединяли нашу лесную базу с другими Органами. После первого организованного мною на Гауе капустника нас (всю семью) на следующий год не пустили на базу. Кто-то «стукнул» в правление Дома ученых (и не только туда), что я организовала на базе аполитичное действо. Впрочем, через год нас простили и дали путевки. И, конечно, я снова была «министром культуры» и делала новый капустник. После него, чествуя режиссера в узком застолье, Гердт произнес следующий тост:
– Хочу сказать, как мы рады, что в этом году с нами опять Наташа и Володя, и как нам жаль, что в будущем году их опять с нами не будет!
Моего мужа Володю Гердт называл страстотерпцем.
По молчаливому соглашению, профессионалы в капустниках участия не принимали – им отводилась роль благодарных зрителей. Из этого правила было несколько исключений. Во-первых, капустник всегда спасали безотказные Никитины – правда, в ту пору они официально еще не считались профессионалами и работали в академических научно-исследовательских институтах обыкновенными кандидатами физических наук. О втором исключении я сейчас расскажу.
Это был год Олимпиады. Никитины опоздали на базу – выступали в культурной программе. Остальные гауянские завсегдатаи, пожертвовав зрелищем, были на месте и мокли под гауянскими дождями. И вот я решила компенсировать им потери и провести свою маленькую гауянскую Олимпиаду. Страны-участницы были налицо: Зямбия, Никитский Сад, Лосино-Берковское, Булатниково и т. п. Транспаранты с названиями стран должны были нести «девушки в вуалеточках», как это было на настоящей Олимпиаде. Согласно замыслу, роли этих девушек в вуалеточках должны были исполнять наименее подходящие для этого актеры: долговязый Осико, крохотный Орик, огромная дама со сломанной загипсованной ногой – нехитрый, но беспроигрышный трюк. С дамой у меня вышла накладка. Она сначала согласилась на предложенную роль, но к вечеру вызвала меня на конфиденциальный разговор, и я увидела, что она пышет гневом: