«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
Дикрозис глядит по сторонам и понимает, что мысленно он уже распрощался со своим мрачноватым кабинетом, в котором навечно поселился запах дешевых сигарет и плохого кофе, с поблекшими литографиями на стенах и со стеклянной дверью, через которую хоть и можно видеть, чем заняты подчиненные, но которая и для него не исключает неприятного чувства пребывания у всех на виду. Второй раз возможность не представится, и потому надо рискнуть. А на прощание сочинить статью, которая заставит благонравных граждан Криспорта еще долгие годы вспоминать редактора Дикрозиса.
Он морщит лоб, пытаясь завернуть
— С новой строки! — говорит Дикрозис. — Пишите!.. «Однако заблуждались те, кто считал, что это последний акт драмы». Точка. «За подписанием договора последовал сенсационный финал…» — Дикрозис снова морщит лоб. — Пишите! «В тот момент, когда торговый пароход «Советская Латвия» готовился покинуть наш порт, многие жители Криспорта, в том числе и ваш специальный корреспондент, были свидетелями постыдного происшествия…» Зачеркните последнее предложение! «Сенсационный финал, который разыграется в апелляционном суде…» Новый абзац… «Договор между судовладельцами и лоцманами будет аннулирован, ибо доказано, что бастующие действовали в соответствии с инструкциями иностранных агентов! Штурман с «Советской Латвии» Аугуст Тайминь, об исчезновении которого мы в свое время сообщали нашим читателям, руководил забастовкой лоцманов. Попытка этих темных элементов тайком доставить Тайминя обратно на борт судна потерпела неудачу благодаря бдительности нашей полиции. Не помог и хитрый маневр русских моряков встать на якорь на рейде, где легко было бы воспользоваться покровом темноты в своих целях. Советского штурмана арестовали как раз в тот момент…»
— Как интересно! — не удержалась от восхищенного возгласа машинистка. — Когда это произошло?..
— Дуреха! — обрезает ее Дикрозис. — Это все еще произойдет. Через час.
Темень сгустилась в капитанской каюте, но Акмен не включает освещение. Тлеет, потрескивая, табак в трубке у Дубова. Почему-то кажется, что в темноте легче разговаривать по душам. А у капитана накопилось так много на сердце…
— Читали радиограмму из управления порта? — Не дождавшись ответа, Акмен продолжает: — Через час при будет лоцман, и мы должны будем сняться с якоря.
— Может, он расскажет нам о Таймине, — говорит Дубов. — После ухода докеров мы окончательно отрезаны от города.
— Ничего хорошего не жду. У меня не выходит из головы визит начальника полиции. — Капитан большими шагами ходит по каюте. — Что за проклятое время, в которое мы живем! Помню, раньше не было латвийского парохода, с которого кто-нибудь не удрал бы в первом же заграничном порту. Надежда на лучшие заработки, поиски приключений да мало ли что… И никто из-за этого не подымал шума!.. Когда такой балбес через год, оборванный и голодный, заявлялся в консульство, ему давали денег на дорогу домой, и кончен бал. А нынче… — Он тяжело вздохнул.
— Проклятое не время наше, а эта холодная война, которая превращает всех нас, как партийных, так и беспартийных, во фронтовиков. — В голос Дубова, незаметно для него самого, закрадываются лекторские нотки. — Ты пойми, капитан, здесь мы больше не Акмен, Тайминь, Чайкин или Дубов со своими индивидуальными свойствами характера, здесь мы даже не являемся представителями определенной национальности
— Бедняга Тайминь, — горько улыбается Акмен. — Над чем только ему не приходится ломать голову!..
Без стука открывается дверь. Входит чем-то взволнованный вахтенный штурман.
— Товарищ капитан! Пошли на палубу. На набережной что-то непонятное. Если не ошибаюсь, неподалеку от причала лоцманского катера.
В первый момент трудно разобрать, что могла бы означать суета на берегу. В мощный бинокль видны два человека, устанавливающие на пологой крыше склада мощный прожектор. Одна за другой подъезжают легковые и грузовые машины. Из них выходят люди, собираются в группы, выгружают киноаппаратуру.
— Это совсем не похоже на демонстрацию, — качает головой Дубов.
— Скорее, на киносъемки, — замечает Акмен. — Вон камера, видишь?
— А что же они собираются снимать? — Лицо Дубова хмурится. — Уж не нас ли? Знаем их съемки. Мы-то не полуголые девицы, не бандиты. А впрочем… — Он получше подстраивает бинокль. — Глянь-ка, вон и наш старый знакомый из желтой газетенки. — Дубов заметил Дикрозиса, который, растопырив руки, показывает на «Советскую Латвию». — Ясно, они что-то готовят нам на прощание. Держись, капитан!
Развалясь в любимом кресле консула Фрексы, Борк слушает последние известия.
«Завтра в парламенте начинаются дебаты по торговому договору с СССР, — рассказывает диктор. — Результаты предварительного опроса говорят за то, что оппозиции навряд ли удастся поставить на голосование вопрос о доверии и сорвать планы правительства. Самые разные слои населения одобряют мирную политику сосуществования. Кулуарные слухи о якобы предстоящем сенсационном заявлении депутата Борка следует рассматривать как неуклюжую попытку посеять тревогу в умах некоторых депутатов».
— Может, и в этот приемник встроен магнитофон, — ехидно замечает консул, — чтобы отравить вам настроение… Да, это был трюк — первый сорт, а то, что вы проделали с Тайминем…
— Чепуха! — Борк чувствует себя польщенным. — По сравнению с сюрпризом, который ожидает завтра нашего министр-президента… — Звонит телефон, и Борк снимает трубку. — Алло!.. Да, хорошо. Благодарю! — Борк встает. — Теперь дело идет к концу. А знаете что, консул?.. Я рад, что доиграна эта партия! Пора уже, звонил ваш Хеллер, через полчаса все закончится… Вы тоже поедете?
— В порт? Для какого черта?
— Хочу видеть этого штурмана… Сами посудите, я сыграл с ним целую партию, но противника своего ни разу не видел. Теперь, когда победа над ним одержана, надо было бы взглянуть на него. Поедем!
Особняк, в котором заключен Тайминь, в этот поздний вечерний час выглядит еще более заброшенным и мрачным, нежели днем. Охают и стонут, тревожно шумят в парке столетние дубы. Контуры здания неразличимы в темноте, светятся лишь два окна на втором этаже.