Tobeus
Шрифт:
Глава XXIX
Свет от голубого неба больно врезался в глаза, и от этого света сосновые и еловые ветки казались чернее, чем они есть на самом деле. Какое-то время я лежал, даже и не помышляя о том, чтобы встать, я не хотел даже просто пошевелиться, и кажется ни одна мысль не посещала мою голову в те долгие минуты. Я просто лежал и смотрел как от слабого ветра колыхаются хвойные верхушки. Но всё же под это колыхание мне подумалось, что это новый, загробный мир, стало немного смешно от того, что пока он уж очень похож на наш и почему тут елки, а не что-то более экзотичное. Позже
— Осторожно! — прозвучало где-то вдалеке.
Но похоже, что она не успела и в мою райскую койку врезался какой-то неуклюжий ангел, тем самым опрокинув на землю обездвиженное тело, хорошо, что за много лет на почву насыпался толстый слой иголок, которые сильно смягчили моё падение, однако оказалось, что это всё же вещь не из приятных, и я неожиданно услышал свой собственный голос. В эту же секунду я стал подозревать, что я всё-таки немного ещё задержался в нашем мире, видимо какие-то божества решили, что я ещё должен пожить.
— Что ты стал? — прозвучал тот же, низковатый, но всё-таки женский голос, — поднимай его, придурок, куда ты несешься вообще здесь?
— Вызвали, — ответил молодой парень, которому было лет четырнадцать и его голос только начинал ломаться.
Не очень сильными руками он подхватил меня за плечи и так перевернул на спину, я увидел его обычное, ничем не примечательное лицо, над верхней губой пробивались усы, а взгляд был немного напуганным. Я услышал, как он ставит назад койку, потом схватив меня за подмышки, попытался положить на исходное место, но я закряхтел от боли так, что парень резко выпустил меня, а я снова грохнулся на землю. Я к тому же ещё и не мог понять, что за вонь здесь стоит, хотя эта была моя личная вонь, от моей гниющей кожи, из моего рта, просто меня судя по всему помыли и запах дерьма, в котором я обычно колупался отступил, обнажив все остальные.
— Все, иди, — раздраженно сказала женщина, подойдя к нам, — я сама.
Она появилась в поле моего зрения, и стало ясно, что это не женщина, а девушка точно не старше меня, отсюда, с земли, она казалась мне высокой и стройной.
Посмотрев на меня и тяжело вздохнув, она наклонилась и сам и не знаю как, подхватила моё тело, прижав себе и постанывая от моего веса всё вернула на место. Я испытывал стыд за то, что людям необходимо так из-за меня напрягаться. Но кажется для неё здесь не было ничего необычного. Я не мог сказать слов благодарности, но их никто и не ждал — она сразу побежала куда-то ещё. После я долго думал о её странном лице, голосе и то, и то вроде бы было красивым, а вроде и нет, и эта неясность долго не выходила из головы.
А следующей мыслью была мысль о сыне и что с ним, я кажется вообще забыл о нем, пока меня держали в свинарнике, упиваясь жалостью к себе. А тут воспоминание о нем врезалось как тупой нож, и меня начало злить всё, а больше всего то, что я почти не мог шевелиться, да даже говорить. Наступила ночь, а меня стало колотить и знобить, я пытался подняться, но тут темноту разрезал луч яркого света. Снова этот женский голос.
— Муса, это лихорадка? Просто мне с утра колоть его, может лучше не тратить лекарства,
— Если не колоть, то и помрет, мне его передал командир и сказал следить, может его в здание всё-таки — ответил мужчина с типичным европейским акцентом, — что у него, что лежит он отдельно?
— По всей коже инфекция, как у вас была, но вас так не колотило. — Ответила девушка.
Я стал пытаться сказать им, что я хочу встать, но получалось только мычать и судорожно дергаться, тут мужчина по имени Муса всё понял:
— Может в себя пришёл, наверное ничего не понимает, — посмеявшись не понятно почему, он положил руку мне на лоб, — успокойся, парень, мы тебе ввели кое-что чтобы ты спал, оно к сожалению, парализует, но это тебе на пользу, успокойся.
Однако это меня не успокаивало, я почувствовал ещё укол и заснул, проиграв этот бой с транквилизаторами.
На следующей день меня перебинтовывали и меняли повязки, уколы повторялись, мой страх за сына усиливался, представлялось как моя дорогая женушка выбрасывает его в окно, чтобы угодить своему новому любовнику, да и вещи похуже предоставлял тоже. Каждый день было стыдно за то, что женщины, и особенно та первая, видели меня голым, а я не мог им слова произнести, только стонать от болей при замене бинтов.
В очередную из таких помывок она, намазав меня чем-то ещё более вонючим чем я, и уже наматывая бинты сказала:
— Завтра не будем тебя колоть, будет больно первые дни, намного больней чем сейчас, так что будь готов, мы так уже лечили не одного человека, а Муса, если ты помнишь, на нем вообще места не было живого, но видишь выжил, главный медик у нас здесь.
Она закончила мои процедуры, и уже собиралась позвать каких-нибудь парней, чтобы уложить меня на койку, но резко остановилась и сказала:
— Меня Аня зовут, если что.
Я не понял к чему это, но моргнул — единственный способ общения, кроме стонов и кряхтения. Она ушла.
Действительно, на следующий день меня перестали колоть, а мазать себя мазями должен был теперь сам, как и кормить себя, и всё остальное, что за меня делали какие-то пацаны и женщины, в последние дни, а может недели, я не представлял сколько я тут нахожусь. И прошло ещё пару дней как я встал на ноги, каждой клеткой тела ощущал свою слабость, опираясь на найденную кривую палку попытался пройтись, но рухнул на землю, а я ещё как-то собирался идти за сыном. Я был абсолютно уверен, что через пару дней смогу за сутки бегать по двадцать километров как раньше, носить еще на себе по двадцать килограмм снаряжения. Однако реальность была иной, заметив мои жалкие попытки казаться здоровым ко мне подошел высокий и хорошо сложенный, смуглый мужчина, это был тот самый Муса.
— Ты ещё слабоват для такого, — сказал он, поднимая меня, — сейчас тебе разве что сидеть.
Акцент у него был совсем лёгкий, но не южный, под стать внешности, а оставшийся явно после европейского языка. Чуть применив силу, он отвел меня к моей койке, над которой стоял всё ещё не убранный навес от дождя. Уложил на кровать и сказал:
— Не торопись парень, всему своё время, куда тебе лететь так?
Я хотел было рассказать, но язык не слушался меня и это бесило ещё больше. Я с отчаянием смотрел на усыпанное шрамами лицо Мусы, а он добрыми, почти черными глазами на меня: