Tobeus
Шрифт:
В этой службе я уже и забыл, про свою семью, тут не могу оправдываться и писать какие-то другие слова, возможно я должен был служить именно там, рядом с Анной, ведь здесь меня могли бы заменить, а там точно было некому.
Всё же я дожидался отпуска и мчался домой, мы жили в маленьком домике, в котором тем не менее были и вода, и свет, и ванная, а со временем появился и китайский интернет, прошло три года с того страшного для моей жены, да для всех нас, события, но ей кажется не становилось легче. Она старалась быть нормальной с детьми, но я видел, как Анне трудно, как ей страшно или неприятно от любого моего прикосновения, которые я со временем перестал делать, чтобы не травмировать её, я мчался домой немного расстроенным, думая, что сейчас опять увижу
Я шёл по деревне в сумерках, где-то за спиной садилось за горизонт солнце, которое можно было подумать, что почти угасло и остыло, ведь смотреть теперь было совсем не больно, это было лето 2113 года, теплый летний день, даже ветер не шумел тогда, я поднялся на крыльцо нашего старого но до сих пор не покосившегося дома из белого кирпича, стал искать по карманам ключ, и не мог найти, снял свою сумку с плеч и поставив на землю, начал лазить рукой в сумке, как за спиной прозвучал женский голос:
— Извините, — обратился кто-то ко мне, — вы же муж Анны?
— Да, — сказал я, повернувшись и выпрямив спину, — это я, а что-то не так, вы, наверное, подумали, что я вор, нет, мой дом. — шутканул я.
— Нет, нет, — не подумала, махнула рукой она с каким-то настораживающим видом, — мне надо с вами поговорить, да и дети ваши у нас.
Я не понимал почему они у неё, да и где это «у неё».
— Это связано с Анной, не хочу говорить вам здесь.
О чём я только не подумал в тот момент и впал в такой гнев, что, наверное, глаза налились кровью:
— Говорите нормально! — рявкнул я, возможно с матерными словами, — и где мои дети?!
Она начала объяснять, похоже испугавшись меня, спутанно и от моего резкого гавканья почти заплакала, но всё же через несколько слов, которые мне показались до бесконечности долгими, она сказала, что Анны больше нет, она вскрыла вены, а дети прибежали к ней, к соседке, у неё нет телефона, а у Миши не было денег, чтобы отправить мне сообщение или позвонить. Эта женщина стала рассказывать где её похоронили, но я уже не слушал, у меня голова шла кругом, а какие-то порывы разрывали тело, будто что-то ещё можно сделать, такого я не испытывал никогда в своей жизни и не могу даже описать это, будто оторвали половину от тебя и швырнули на дно океана, и ты можешь нырнуть за ней, но никогда не найдёшь там, как не ищи, мне стало и страшно и больно внутри, не знаю уж как я выглядел с наружи, но от бьющегося сердца казалось вибрация расходится по всему посёлку. Женщина повела меня к детям.
Её дом был совсем рядом, за несколько домов от нашего, там дети, увидев меня расплакались, и бросились ко мне, Миша пытался держаться, чтобы не реветь, а я обнял его, может слишком сильно, но только сейчас мне стало немного проще. Хотя эту дыру в моей душе уже ничего не заделает, потому что никому я не был так благодарен как ей, хотя фактически спас меня Муса, а если копнуть глубже, то Максим, а если ещё глубже то Иосиф, но вытянула с того света своими руками именно Анна, восемнадцатилетнего рядового, вчерашнего врага, я рад, что я когда-то показался ей интересным, она была по-настоящему рада находиться со мной, а я всё не мог понять как так может быть, она нравилась и сыну, который знал, что это не родная мать, но похоже даже не думал о ней, как о не родной. Думаю, Иосиф, понял, если бы я попросился уйти из армии на какое-то время, после того инцидента в госпитале, я не был не заменим в армии, но похоже это с самого детства моя особенность в том, чтобы не уметь защитить тех, кто относится ко мне как к человеку, любит меня. Вот и здесь я и не защитил, и не поддержал потом, хотя я не знал, как, но лучше было сделать хоть что-то. Но я сбежал спасаться от грустной жены на войну.
В тот день я поклялся себе, не дать в обиду своих детей, сделать всё, чтобы они жили. Не знаю, как я это обеспечу, но чего бы мне не стоило, нужно было хранить их жизни любой ценой.
Ночью, когда дети заснули я пошёл на кладбище не
Дети молчали, будто понимали, что так надо. В Новосибирске было безопасно для них, и я оставил их с воспитательницей, Женей, которая Жизель, она управляла городом, я сказал им во всём слушаться эту женщину, Лена кажется даже по началу испугалась, но потом пошло нормально. Приезжал теперь к ним я не только в отпуске, за долгие годы впервые война отошла для меня на второй план. Даже не знаю и на какое место ставить войну, после смерти Анны, я ненавидел воевать всей душой, играя с детьми, делая иногда уроки, я жалел, что надо будет уехать. Я смотрел как они растут и думал только о том, как мы будем жить, когда всё закончится. Ни одна победа в битве не сравнится с поражением в карты своим детям и их смехом над тобой. Всё так просто.
Надо не забыть сказать, что в тот день, что я попросил Женю присмотреть за детьми, я встретился с Максимом поговорил том, что теперь боюсь или точнее испытываю мерзкую тревогу, что не будет времени рассказать обо всём когда-нибудь детям, он мне и сказал, чтобы всё что я помню про наши приключения, я куда-нибудь записал. Тогда, в двадцать восемь лет я и начал, чтобы если меня вдруг где-нибудь пристрелят, то дети хотя бы отсюда прочитают о нашей жизни, да и вдруг будет интересна жизнь их папаши. И чем ближе я подбираюсь к настоящему моменту, тем о меньшем я могу написать, казалось вот за почти десяток лет мне нечего и вспомнить. Все наши бои — одно и то же, мне стукнуло тридцать семь лет как-то незаметно, а мы готовились к взятию Москвы, которая должна была стать нашей последней битвой.
Уже и Миша стал двадцатилетним мужиком за это время, который с шестнадцати лет таскается со мной, хотя я был категорически против, но он просто ушёл в другой отряд, у меня не было права заставить его не служить, как и у него не было даже и зацепки, чтобы не быть в армии, кроме немного женственной внешности, хотя это я завидую, что никогда не был так интересен дамам, а Лене было восемнадцать, она, как и мать, вытаскивает раненых обратно в наш мир.
Очевидно, что я не в восторге от тех путей, что они выбрали себе, но, наверное, это более разумный путь, чем держать их в тепличных условиях офицерских детей, такое жалкое зрелище я иногда видал: прикрываясь заботой папаши и мамаши взращивают не готовых для нашего мира хлипких будто комок пыли людишек, кажется у них шансов выжить поменьше, чем у моих двух кремней. И хотя я не могу заснуть и не могу найти себе места в ночи и дни, когда знаю, что Миша или Лена на задании, включив рациональность понимаю, что так лучше и безопасней. Да, я мог бы их защищать всю жизнь и теперь уже всем обеспечить, но меня в любой день может не стать. Что будет с ними? В общем «теплица» — это как минимум безответственно.
Жизель, а я так и не смог привыкнуть называть её по-русски Женя, воспитала в дочери настоящего вояку, она может быть такой же незаметной, так же хорошо стреляет, в какой-то степени она даже смертоноснее Михаила, я горжусь ими, они избавлены от моих пороков вроде малодушия и многих других.
Мне уже порядком поднадоело писать, опишу для них взятие Москвы, потом соберу эти ошмётки разных бумажек и когда-нибудь вручу, когда буду уверен, что не сгорю со стыда, не такого мерзкого как я привык, а почти приятного стыда.