Тоби Лолнесс. На волосок от гибели

де Фомбель Тимоте

— Я ухожу. Буду на Вершине через три дня. Сегодня двадцать первое. У меня еще неделя, чтобы их найти! Счастливо, Элиза!

Тоби уж не тряс ее за плечи. Он был готов отправиться в путь.

— Послушай меня, — умоляюще попросила Элиза.

— Через десять дней их может не стать на свете, а я буду сидеть сложа руки? Нет, я иду на Вершину.

— Тоби, они не на Вершине.

Тоби обернулся.

— А где?

— Они в Гнобле, — прошептала Элиза. — В крепости Гнобль.

Тоби помертвел. До Гнобля всего несколько часов ходу. Его родители совсем рядом.

Но Тоби чувствовал ужас, а не облегчение.

Что такое Гнобль, он знал благодаря старому Виго Торнетту. Торнетт провел там десять лет и не мог вспоминать о нем спокойно. Стоило при нем произнести «Гнобль», как у него начинали дрожать губы, а потом и сам он весь трясся, как в лихорадке. Десять лет заточения превратили его в развалину.

Торнетт не отрицал, что в молодости наделал немало глупостей. Тоби не знал, что тот имел в виду. У Сима Лолнесса было на этот счет много больше сведений, и он говорил, что Торнетт совсем не всегда был таким ласковым и доброжелательным и уж тем более старичком, жившим теперь у племянника, который занимался разведением гусениц.

На самом деле в молодости Торнетт был самым опасным преступником Дерева, первостатейным бандитом. Он провел десять лет в Гнобле, когда тюрьма находилась еще в ведении Совета Дерева. Она и тогда походила на ад, но по сравнению с тем, чем стала при Джо Миче, ту, прежнюю, можно было считать домом отдыха.

Но не ужасные условия Гнобля привели Тоби в отчаяние — Гнобль был тюрьмой, откуда никто никогда не сбегал.

Такого быть не могло. Не было. И никогда не будет.

Гнобль был омелой, висящей в пустоте. Омела была паразитом Дерева, пила его сок, присосавшись к ветке одной-единственной тоненькой лапкой, и эту лапку постоянно стерегли десять вооруженных охранников. При малейшем намеке на бунт они должны были обрезать лапку и отправить тюрьму в пустоту. Такова была инструкция.

Все, что Тоби знал о Гнобле, полыхнуло у него в голове огненной вспышкой, превратив все его мечты и планы в пепел.

Ночь Элиза с Тоби просидели на берегу озера, храня похоронное молчание. Когда небо посветлело, Элиза почувствовала даже что-то вроде облегчения. Тайна больше не тяготила ее. Тоби знал правду и, похоже, не придумал никакого безумства. Ему хорошо известно, что такое омела.

Десять дней, чтобы вытащить из Гнобля близорукого профессора и его жену… Да чтобы туда проникнуть, понадобится десять лет, не меньше…

Если только…

Элиза молилась, чтобы мысль, которая пришла ей в голову, миновала Тоби. Она гнала ее, взмахивая длинными ресницами и повторяя про себя: «Нет! Нет! Нет!»

Но лицо Тоби уже посветлело. Что могла поделать Элиза? Между ними существовал невидимый провод, по которому свободно передавались мысли и чувства.

Тоби посмотрел Элизе в глаза. Она поняла, что он решил сдаться Джо Мичу, и похолодела.

— Я сдамся и через несколько часов буду в Гнобле — половина пути останется позади, — объяснил он Элизе то, что ей и объяснять было не надо.

— Вторую половину пути ты проделаешь в гробу!

Элизе

понадобился день и еще ночь, чтобы понять: Тоби не изменит своего решения. Если он не попытается спасти родителей, ему самому тоже незачем жить. Он же не безделушка на камине. В успех он не верит, но должен рискнуть ради них своей жизнью.

Можно было бы сказать, что с его стороны это благородно, но сам Тоби испытывал другие чувства. Более подходящим для них словом было бы «любовь», но сам бы он никогда не выразился так высокопарно.

Последняя ночь напоминала ночь перед сражением.

Элиза слушала Тоби, а сама, окуная кисточку в чернила из синей гусеницы, осторожно проводила на его ступнях линию от большого пальца до пятки.

Тоби не возражал, но спросил:

— Наводишь боевую раскраску?

В детстве Тоби со своим другом Лео Блю иногда рисовали у себя на руках и плечах разные знаки. Лео всегда был сумрачным, а порой жестоким. Он лишился матери, когда был совсем маленьким, а потом потерял и отца. Эти раны в его душе никогда не заживали, хотя даже ближайшему другу он о них ничего не говорил.

Теперь, похоже, раны загноились.

Элиза ничего не ответила Тоби. Он видел ее косички и не дел глаз. Он знал, что у нее на ступнях тоже есть такие же едва заметные голубые полоски: они были видны только ночью, светясь бледным голубоватым светом.

— Это секрет?

Элиза кивнула и спрятала кисточку.

— У меня тоже есть секрет, но я тебе его расскажу.

И Тоби рассказал.

Пока он сидел в дупле сломавшегося сука и слушал вопли Сатуна, звавшего приятеля, он попытался понять, что же задумал отец и какие дал ему указания.

Тоби уже знал, что раскаяние было притворным: отец его разыграл, чтобы дать возможность спастись.

В саду Тоби сообразил, что имел в виду Сим, сказав странную фразу: «Смотри не поранься снова». Напутствие напомнило Тоби о дуплистом суке в саду Верхушки, благодаря которому ему и удалось сбежать от своих провожатых.

Но вот почему отец вдруг так грубо с ним обошелся и дал подзатыльник вместе с приказом обращаться вежливо с гнусным Рашпилем, Тоби понять не мог.

Сим никогда в жизни пальцем его не тронул, значит, это был какой-то знак, какое-то распоряжение. Но какое?

Потом Тоби сбежал, а Лео Блю под материнским присмотром Минуеки вошел в гостиную мэтра Кларака. Услышав известие Лео, Джо Мич пришел в страшную ярость.

Тоби жив! Мич не мог с этим примириться. Его корчило от ярости, и казалось, что у него начались колики. Мич стал весь красный, держался за живот и издавал странные звуки, что-то среднее между бурчанием и блеянием. Сигарета вылетела у него изо рта со скоростью ракеты и приземлилась… на груди Минуеки, а та осторожненько ее потушила.