Точка опоры
Шрифт:
Поставив подпись: "Н. Л е н и н", опять задумался.
"Произойдет разрыв?.. За Плехановым уйдет Аксельрод, уйдет Засулич, возможно, Потресов... Ну что же. Будем делать газету без них. Вдвоем с Юлием. От тех троих все равно пользы было мало. А с Плехановым расставаться очень жаль. Но мы не остановимся, пойдем дальше. Нам придут на помощь из России молодые силы. Не могут не прийти. Будем готовить съезд. А той порой и Георгий Валентинович, возможно, одумается. Съезд без него трудно себе представить".
В статье исправил одно слово и попросил Надежду переписать для набора:
Перед сном Ульяновы погуляли по тихим улицам Лондона, но это не помогло, заснуть в ту ночь Владимир Ильич не смог.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Нудно сыпался по-осеннему мелкий дождик. По былинкам свежего сена, сложенного в стог, лился тонкими, прерывистыми струйками.
Бабушкин, приподнимая плечом и локтем сено, теснее прижимался к стогу. Кроме него со всех сторон прижимались к сену шесть человек. Никого из них он не знал. Все они прошлой ночью поодиночке пришли в корчму, где им была назначена встреча с фактором, как будто надежным человеком.
Фактор, сутулый, видавший виды старик с нечесаными пейсами, в длинном лапсердаке, собрал с них по красненькой. Почему так дорого? Десять рублей - большие деньги.
– А ви думали, каждый рубль мине в карман? О, если бы так!
– Старик почесал возле уха крючковатым ногтем указательного пальца.
– Начальники тоже знают толк в гешефте!
– Говорят, другие берут меньше.
– Когда много людей, я тоже беру по одной синенькой.
И посредник исчез. А они, по его совету, провели день во дворе корчмы на сеновале.
Фактор снова появился в сумерки и привел их сюда, к единственному стогу на лесной лужайке; сказав, что фортуна им благоволит, что остается только подождать его возвращения, снова удалился.
И вот они ждут в этом ненадежном укрытии. Но выбора-то у них нет.
Ждут тревожно, долго. Иван Васильевич считает секунды, после каждой минуты прижимает по одному пальцу. Шесть раз сожмет кулаки - час. Второй, третий...
Где-то в глубине леса лает собака. Вероятно, там пограничный кордон. Фактор, по всей видимости, ушел туда. Что, если он перепродаст их? Говорят, такое случалось нередко. На контрабандистов надежда плохая! Но ведь без такого посредника они не обошлись бы.
Раздумье сбило со счета. А теперь, вероятно, уже далеко за полночь. Если бы фактор оказался предателем, их уже давно бы схватили...
Иван Васильевич встал, потоптался возле стога, разминая затекшие ноги.
Ночь была непроглядной. В такой темноте они на том берегу оказались бы беспомощными. Возможно, потому так долго не возвращается старик...
С мокрой кепки текли по шее холодные струйки. Бабушкин поднял воротник пальто и, повернувшись к стогу, нащупал свое место. Лег, поджав ноги. Вспомнил Москву, короткое прощание с женой...
...Перед последним отъездом в "Русский Манчестер", как патриоты называли Иваново-Вознесенский текстильный край, сказал Прасковье, что уезжает всего лишь на три дня. Осторожно коснулся рукой ее округлившегося живота:
– Береги маленького...
Но уже на вторую ночь его схватили вместе с членами Орехово-Богородского комитета.
В приезжем опознали коробейника, который время от времени появлялся в фабричных казармах, продавал иконки, крестики, ленты, гребенки да пуговицы. Но Иван Васильевич отказался назвать фамилию, и в протоколе обыска его пометили Неизвестным.
Так во время всех допросов во Владимире он и оставался Неизвестным. Ему показывали карточку, снятую в профиль и фас в тюрьме:
– Вот вы кто! Иван Васильевич Бабушкин по кличке Богдан. Мы все знаем о вас - Называли заводы, где он работал, тюрьмы, где сидел. Сознавайтесь. В ваших же интересах.
– Нет, это не я, - отвечал Бабушкин.
– Вы путаете с кем-то другим...
Шли недели, месяцы, на очную ставку для опознания позвать было некого.
Но вот среди ночи его отвезли в тюремный вагон. Поезд шел долго. А куда? Явно не в Москву. Уж не в Сибирь ли? В ссылку без суда? А ему так и не удалось переслать весточку жене. Где она? На всякий случай уговаривались, чтобы уехала в Питер, к его матери. Нельзя же оставаться одной в последние дни беременности.
Теперь Прасковья уже родила. А он так и не знает - сын или дочь? Все равно. Только бы благополучно да не подвело бы здоровье. Деньги Прасковья заработает стиркой. Как-нибудь проживут, пока он... Пока не вырвется на волю. А вырвется он непременно. Ничто не сможет его удержать...
По грохоту узнал - поезд идет по мосту. Гулко и долго - река большая. Волга у Самары? Как же так? Административная ссылка даже без объявления? Тихая расправа?
Но вошел конвой. Вывели. В конце станционных путей увидел знакомое здание депо. Екатеринослав!
В тюремной карете задумался: хорошо это или плохо? Что сулит ему этот город? Узнали, что сбежал отсюда? Плохо. А если узнали, что здесь печатал листовки, - еще хуже. Но как бы ни обернулось дело, все же лучше, чем Сибирь. Может, и минует его такая участь. Лучше потому, что побег из Сибири - дело долгое.
Втолкнули в общую камеру. Одиночки для него не оказалось. Значит, тюрьма переполнена. А тут хотя и в тесноте, но вольнее. И узнает кое-какие новости.
Осмотревшись, увидел в дальнем углу знакомого по Питеру, и на душе стало отраднее. Обнялись, как давние друзья, стали расспрашивать друг друга об общих знакомых: кто пошел в ссылку, кто уцелел? Собеседник прошептал на ухо: искровцев свозят в киевскую тюрьму! Что-то замышляют там царские сатрапы!
У него, Ивана Бабушкина, при аресте взяли обгорелые номера "Искры". Не исключено, что и его после допросов увезут туда же. Улик здесь добавится? Ничего. Как бы ни исхитрялись жандармы, он не назовет себя. Ни в чем не признается. Останется для них Неизвестным.
Бежать? Из общей камеры невозможно. Да еще такой большой гурьбой... Заметят - перестреляют.
Для подготовки побега требуется не только взаимное доверие, но и время. Необходима связь с местным подпольным комитетом. А как завязать ее? Долго ли продержат его в этой камере?