Точка опоры
Шрифт:
Когда упрочились уличные демонстрации, мы стали звать к вооружению масс, выдвинули задачу подготовки народного восстания. Они, сторонники революционного авантюризма, все надежды возлагают на поединки героев: "Стреляй, неуловимая личность".
Тут будет к месту ирония: "Не правда ли, как это удивительно умно: отдать жизнь революционера за месть негодяю Сипягину и замещение его негодяем Плеве - это крупная работа. А готовить, н а п р и м е р, массу к вооруженной демонстрации - мелкая". Да, авантюризм порожден беспринципностью.
Шумные авантюристы собрались в поход против
На больших станциях Владимир Ильич выходил подышать свежим воздухом. Погуляв возле вагона, возвращался на свое место, перекидывался с соседями по купе несколькими словами о погоде и, когда возобновлялся стук колес на стыках рельсов, снова устремлял свой взгляд в окно и погружался в думы о завтрашнем реферате.
Теперь он думал о деревне, знатоками которой считают себя новоявленные революционеры авантюристического толка. Именно по крестьянскому вопросу они лживо разносят марксизм, что называется, на все корки: социал-демократы будто бы закрывают глаза на деревню, будто бы ортодоксия запрещает вести революционную работу среди крестьянства. Для авантюристов стало модой - лягать ортодоксию. А сами лягающие даже не у с п е л и наметить своей собственной аграрной программы. Кто они такие? Каков их политический облик? Поскребите социалиста-революционера, и вы найдете либерального народника со всеми его старыми предрассудками, идейными лохмотьями и нарядными заплатами модной критики марксизма. Классовую борьбу в деревне они пытаются подменить "всевозможными кооперациями".
Борьба с ними должна быть самой решительной. В публичных выступлениях, на страницах "Искры" и "Зари" - всюду.
Сегодня вечером он набросает на бумаге тезисы реферата, а завтра - в схватку. Революционному авантюризму объявляется война.
3
В Париже, кроме руководителя группы содействия "Искре", никто не знал, куда он, Ленин, уедет после реферата.
Так-таки никто? А если царские шпики присутствовали в зале и опознали в нем Ульянова? Если проследят на улице и сядут в поезд, на котором он отправится в Бретань? Испортят отдых. Не столько ему, сколько Анюте с матерью.
Сестра писала, что не получила его апрельского письма с лондонским адресом. Это не случайно. Получил кто-то другой. Ясно - царский шпик. Значит, за Анютой в Берлине следили. Пока жила где-то под Дрезденом, след могли потерять. Здесь, чего доброго, снова обнаружат. Во Франции не тронут. Но после отдыха сестра, невзирая на риск, собирается проводить мать до дома. На русской границе и без улик могут арестовать: та самая, из Московского подпольного комитета!..
"Что это я?
– остановил тревожное раздумье.
– От усталости нервов... Никто меня не опознал..."
И все же перед отъездом на вокзал, куда еще днем успел отвезти чемодан, решил побродить по ночному Парижу. Если не обнаружится русский шпик, можно ехать спокойно. Позвал с собой Мартова, - до реферата не удалось поговорить с ним наедине.
Шли прогулочным шагом, останавливались
Никто не тащился за ними, не скрывался от их глаз в укромных уголках. Можно разговаривать спокойно. Конечно, не по-русски. И Владимир Ильич по-немецки спросил Мартова о впечатлении от реферата. Почему он отмалчивается? Не согласен с какими-то частностями или вообще считает реферат неудачным?
– Нет... Почему же неудачным?
– замялся Юлий.
– О твоем успехе свидетельствуют шумные реплики, многочисленные вопросы... Ты многих задел за живое. Ни разу не был прижат к стенке. Наоборот, находчиво парировал выкрики и шел в наступление. Как всегда, говорил горячо. Могу добавить: почти во всем доказательно.
– Да?
– Владимир Ильич приостановился, глянул Мартову в глаза, полуприкрытые табачным дымом.
– А в чем же не доказательно?
– Все в том же...
– Значит, в моем осуждении выстрела Леккерта не хватало аргументов?
– Для кого как...
– Очень жаль... Ну, а если бы Плеханов...
– Жорж на твоей стороне. А я остаюсь при своем мнении.
"Отчего так застрял в его голове этот Леккерт?
– спросил себя Владимир Ильич.
– Ведь не первый выстрел по сановнику. И сам Юлий ранее осуждал террор..."
Они вышли на набережную Сены. Там прохаживались парочки, еще не нашедшие пристанища на час; шаркали усталыми ногами одинокие бездомные... Здесь можно без опаски разговаривать по-русски. И Мартов, отвлекаясь от неприятной темы, принялся беззаботно рассказывать о Швейцарии, откуда вернулся совсем недавно. Июнь в Женеве начался нудными дождями, Монблан почти каждый день прикрывал свой лик мохнатыми тучами, как русский купец воротником дохи. Он, Мартов, там схватил простуду и вот кашляет, как окаянный...
Не выдержав пустого многословия, Владимир Ильич спросил, как чувствуют себя их соредакторы.
– Плеханов тоже простудился. Даже больше, чем я, - сказал Мартов.
– И Аксельрод чихает.
– В их благодатной Швейцарии! А нас небось все еще бранят за Лондон? Не хотят приехать из-за туманов...
– Туманы - в головах. Не могут они забыть, что мы уехали в Англию, не спросив их согласия.
– Ты сам знаешь, спрашивать было некогда. Не могли же мы рисковать...
– Они твердят одно: от Мюнхена до Швейцарии рукой подать. Взвинчены до предела. И разговаривать с ними трудно. Готовы даже пойти на полное организационное размежевание.
– В каком смысле?
– "Искра" - нам, "Заря" - им.
– Мартов взмахнул рукой с дымящейся сигаретой.
– Две редакционных тройки!
– Вон что! Вместо шести соредакторов - две тройки! И это серьезно?
– Было сказано в минуту раздражения. Понятно, пока не для твоего сведения. А между собой они обсуждали при помощи переписки. Были единодушны.
– Вера Ивановна, конечно, с ними?
– За ней и остановка. Не исключена возможность, что останется с нами. Если не она, то Потресов...