Точка опоры
Шрифт:
А на него и тут поглядывали с усмешкой... Он недоуменно пожимал плечами.
Служанка доложила хозяину: пришел какой-то странный человек, по-немецки не говорит, только повторяет: "Герр Дитц, герр Дитц..."
Издатель поморщился: опять кто-то из этих... Ищут "Искру", когда ее след простыл. Надоели! У него не явочная квартира, издательство. С него хватит того, что пересылал их почту в Мюнхен. Из Лондона пусть ищут другие пути для тайной связи с Россией. А ему, депутату рейхстага, положено дорожить своей репутацией и быть осмотрительным. Чего доброго, полиция заподозрит.
Бабушкин радовался:
В передней зеркало в рост человека. Глянув на свое отражение, Иван Васильевич глухо ахнул: испохабил его окаянный парикмахер! Уверяли надежный человек. А разве такое - тронул бороду, тронул волосы - можно сделать без подвоха? Малиновые космы! Клоун в цирке! Если бы цыганская чернота превратилась черт знает во что, пока был в России... Первый же городовой потребовал бы паспорт, отвел бы в жандармское...
Тем временем в переднюю вышел Дитц, настороженным взглядом окинул посетителя с ног до головы. В самом деле какой-то странный! Даже служанка заметила. Может проболтаться...
Еще раз присмотрелся. Волосы на голове малиновые. Борода и усы какие-то полосатые. Костюмчик мятый... Не политический эмигрант, а скорее всего бродяга.
Попрошайка!
Дитц насторожился. Отослать такого на кухню, чтобы повар покормил остатками от обеда? Рискованно. Заподозрят. Дать этому малиновому двадцать пфеннигов на хлеб? Пропьет. Впрочем, его дело...
Дитц сунул два пальца в карман жилета, нащупывая монетки.
Иван Васильевич обиженно сморщился и помахал руками, обороняясь от подачки.
– В таком случае что же вам нужно?
– спросил Дитц на чистом русском, которым овладел в молодости, когда работал наборщиком в Петербурге, и, задумчиво шевельнув бровями, несколько смягчился: - Чем я могу быть полезен?
Бабушкин сказал, что он ищет Ульянова.
– Ульянова нет в Германии.
– Как же нет? У нас было письмо от него из Штутгарта. Из редакции "Искры".
– А редакции "Искры" здесь никогда не было.
– К Ленину я.
– Повторяю - его нет в Германии. Отправляйтесь за Ла-Манш. В Лондоне найдете Якоба Рихтера.
– Рихтер мне не нужен. Я ищу Владимира Ильича, Надежду Константиновну. Битте, герр Дитц.
И вдруг Бабушкина осенило - Ленин живет под новой фамилией. Зовется Якобом. Яковом, значит.
– В таком случае, - Бабушкин протянул руку к человеку с ледяным сердцем, - дайте адрес Рихтера.
– Я не знаю вас. Не могу, - замялся Дитц.
– Впрочем, есть выход. Один момент.
И ушел в кабинет, оставив дверь полуоткрытой.
Иван Васильевич задумался: сейчас он получит адрес, но если Ленин в Англии, не хватит денег на билеты...
Возвратившись в переднюю, Дитц подал бумажку с адресом:
– Поезжайте сначала в Дрезден, оттуда - в деревню. Я тут написал название. Калмыкова все вам растолкует.
– Калмыкова?! Александра Михайловна?! Да это же, это... Вот спасибо!
В памяти промелькнула вечерне-воскресная школа, учительница, которую там все любили.
Иногда приглашала к себе на дом, давала почитать книги из своего
С бумажкой в руке Иван Васильевич повернулся к выходу, вмиг забыл о ледяном тоне немецкого издателя; оглянувшись от двери, кивнул ему на прощанье:
– Битте, герр Дитц! Битте!
"Больше двух слов не знает, а ездит по Германии!
– ухмыльнулся Дитц. Но у себя в кабинете задумчиво опустился в глубокое кресло.
– Пожалуй, напрасно я обошелся с ним так... Упорный человек! Такой и без языка найдет!.. Перед Ульяновым будет неудобно. Ну, ничего. Кто угодно отнесся бы недоверчиво к такому... И время тревожное: подозрительных русских арестовывают. А приезжий не от доброй жизни выкрасился. Русские жандармы, видать, шли по его следу. Ну и смелы эти борцы против царя!.. Надо было угостить кофе... Но прислуга в доме..."
3
На берегу лесного ручья горел костерок. Острые, как золотистые лепестки на шляпках подсолнечника, струйки огня обвивали котел, в котором грелась вода.
Неподалеку в кустах ворковала горлинка. Иван Васильевич прислушался. "Дикие голубки у них распевают так же, как наши", - отметил он, и на душе у него стало теплее.
Третий день в лесном имении он помогал старому немцу-лесорубу прореживать ельник. Они спиливали под самый корень деревья, мешавшие росту других елей, отличавшихся стройностью. Сваленные хлысты очищали от сучьев, разрубали на несколько частей, вытаскивали к дороге и там укладывали в штабеля, подтоварник отдельно от жердей и кольев. Толстые сучья рубили на дрова, а мелкие сжигали на берегу ручья.
В минуты отдыха старик, сидя на бревнышке, раскуривал забавную резную трубку с продолговатой рожей какого-то хитрого насмешника: козлиная бородка клинышком, усы торчат шильями. Иван Васильевич садился на второе бревнышко, лицом к старику, и, перелистывая разговорник, ломал язык на труднопроизносимых словах и фразах. Немец, посмеиваясь над неверными ударениями, поправлял своего собеседника. И по вечерам они разговаривали до тех пор, пока в темной небесной бездне не загорались звезды.
Иван Васильевич сожалел, что этот тощий разговорник не попал ему в руки раньше. В тюрьме было достаточно времени, чтобы выучить все от корки до корки. После этого, вероятно, смог бы разбираться в тех немецких книжках, в которых латинский шрифт. А вот готический... Ох, труден, будь он неладен. И зачем они придумали его, с такими завитушками? А надо и такой читать. Обязан читать. Ведь на немецком языке писал Маркс! И поэты у них, говорят, есть под стать нашему Пушкину.
Под ударами рабочих рук и при подхвате со стороны деревенских бедняков полетит царь со своего трона вверх тормашками, сгинет проклятый капитализм на всей земле, тогда и ему, Ивану Бабушкину, без языков не обойтись. Ведь люди на земле, как соседи, должны запросто друг с другом разговор вести, в работе один другого понимать, а когда праздник, общим весельем радовать. Делить будет нечего: у всех на земле - общее дело. В питерской воскресной школе Надежда Константиновна приводила Марксовы слова: будет мир на всей земле, владыкой станет труд.