Точка опоры
Шрифт:
И Аксельрода тоже подбодрил: "Мы очень на Вас надеемся насчет программы".
Летом Владимир Ильич не решался торопить ни того, ни другого, - пусть отдохнут, погреются на альпийском солнышке, погуляют по берегам горных озер. После этого со свежими силами примутся за дело. Но не беспокоиться не мог, завел разговор с Засулич. Та принялась успокаивать:
– Поймите: в Женеве Жоржу помешала жара, а в горах непременно напишет. Он - обязательный человек. Уж я-то его знаю. И волноваться вам нечего.
А через неделю:
–
Но миновало лето, промелькнула осень, а проекта программы все не было. Лишь в конце ноября Георгий Валентинович наконец-то обрадовал: работает!
– Я говорила: Жорж - человек дела!
– ликовала Вера Ивановна.
– Но он только начинает писать. Потеряно пять месяцев. А программу-то ждут во всех концах России. Она нужна всем комитетам и кружкам. Безотлагательно нужна.
– Жорж не подведет.
Владимир Ильич волновался потому, что горячие головы в России требовали немедленного созыва второго съезда, даже называли даты открытия, в особенности усердствовал Бунд. Чего доброго, кто-нибудь в спешке настрочит программу. Какую-нибудь куцую и беззубую. Тогда будет труднее. Программа должна быть по-марксистски боевой, пламенной, а пламя породить положено "Искре", общепартийной газете.
Что же делать? Остается единственное - набраться терпения. Торопить уже бесполезно. Плеханов при его характере может счесть за назойливость. Может и обидеться, - он, дескать, сам не хуже других знает, что программу ждут. Ответит какой-нибудь колкостью.
Прошли рождественские праздники. Прошел Новый год... Плеханов молчал.
Молчал и после новой, довольно настойчивой бомбардировки письмами.
Но однажды утром появился "дипломатический курьер" в образе Веры Ивановны. Светло-серые глаза ее сияли, на тонких губах плескалась довольная улыбка. Она с торжествующим жестом вручила пакет с женевскими почтовыми штемпелями:
– Не считайте Жоржа должником!.. Я говорила: обещал - сделает.
Ленин нетерпеливо достал из пакета несколько листков, исписанных знакомым размашистым почерком, и недоуменно повертел их перед собой:
– И это все?! Я понимаю, программа не должна страдать многословием. Четкость формулировок для нее - главное достоинство. Но уж что-то очень кратко.
– Но это же - Плеханов! У него слово - золото!
– кипятилась Вера Ивановна, заправляя за уши рассыпающиеся пряди волос.
– Он никогда не растекается мыслью по древу. Это его стиль.
– Очень хорошо. А вам, Велика Дмитриевна, спасибо за доставку.
Читали втроем, передавая листки из рук в руки. (Вера Ивановна не отказала себе в удовольствии прочесть еще раз.) А когда дочитали до конца, Владимир Ильич разочарованно вздохнул:
– Н-да. Более чем кратко. Это, Велика Дмитриевна, еще не
– Говорят, велика беда - начало. Оно уже есть, - сказала Засулич.
– А замечания и я могу сделать. Было бы к чему. И Жорж, уверена, прислушается. Его напрасно считают гордым да самолюбивым. Уж я-то, слава богу, знаю его. Пишите. Он учтет. Сделает второй вариант.
– Буду очень рад. А потом обсудим. Может быть, хоть ради этого удастся собрать редколлегию в полном составе.
За обедом Надя сказала с тихой, добродушной улыбкой:
– Не годишься ты, Володя, в дипломаты!.. Она же все распишет Плеханову. И от себя добавит.
– Ну, на это Велика не пойдет. Будет точна, как стенограф. А узнает Плеханов, что я пишу замечания к его наброску, даже лучше: мои строчки не будут неожиданными. Молчать я не могу. Ведь если его странички напечатать под заглавием "Программа", то и ему самому и всем нам будет стыдно.
– Правду, видно, говорят, что и на старуху бывает проруха, рассмеялась Елизавета Васильевна.
– Верно!
– подхватил Владимир.
– Большая проруха! И совершенно непонятная для меня. Капиталистический строй он почему-то называет "экономической особенностью", утверждает, что средства производства буквально все средства!
– принадлежат капиталистам, будто нет в России ни землевладельцев, ни мелких производителей. А пролетариат у него составляет "большинство населения". Но он же должен знать, что не только в отсталой России, а во многих странах пролетариат пока еще не составляет большинства населения.
– Но он говорит о диктатуре пролетариата, - напомнила Надя.
– Да. Это у него - рациональное зерно. Однако и тут понадобятся некоторые уточнения.
– А ты не думаешь о своем проекте? Ты же писал. Еще в тюрьме молоком. Потом - в нашей Шуше.
– Я и теперь попытался бы... Но подождем второй проект Плеханова. Если я сейчас предложу свой - это ранит его. И, боюсь, не только его одного. Ты же знаешь Веру Ивановну... Да и Аксельрод, его ближайший друг... Голоса могут разделиться. Тройка - на тройку. Это в лучшем случае. Ведь еще неясно, какую позицию займет Потресов.
– Тройка - на тройку. Ты, Володя, говоришь страшные слова.
– Всегда полезно быть готовым к худшему. И принципиальность всего дороже. Я продолжаю верить в Плеханова, но, если и новый его проект окажется с такими же изъянами, придется писать.
И второй проект Плеханова оказался совершенно неприемлемым. Он даже не походил на программу партии пролетариата, борющегося против реальных проявлений весьма определенного капитализма, сложившегося в России, а напоминал некую программу экономического учебника, посвященного капитализму вообще. И самым прискорбным было то, что он содержал отклонения от известных принципов Коммунистического Манифеста.