Точка пересечения

Лемешева Ирина

Анатолий словно услышал ее мысли:

– Через месяц – в Москву! Карету мне, карету!

И в эту минуту Жанна поверила, что у них всё будет хорошо.

Она не спрашивала о цели такой длительной командировки, не влезала в детали и не копала. Знала только, что они должны быть в Москве за месяц до открытия Олимпиады. Она никогда ещё не расставалась на такое время с родителями, и это напрягало.

– Ты что? – удивлялась Лола. – О чем ты волнуешься? Москва! Такие возможности! Может, и вообще там останетесь, кто знает? И не

одна ты едешь – с мужем, – Лола мечтательно закатывала свои миндалевидные глаза, и по ее выражению лица было ясно, что за такой шанс – пожить в Москве, да ещё и с мужем, она отдала бы все.

Завполиклинникой заверил, что ее место будет ее ждать и пожелал хорошо провести время в Москве. Хоть за это можно было не переживать.

Анатолий объявил, что квартира в Москве будет в их распоряжении с 19-го июня, а эти две недели они поживут у его родителей, покупаются в озере, погуляют по лесу.

– Хоть берёзки увидишь, – со смехом сказал он.

И в этом смехе не было ничего обидного – почему бы не увидеть берёзки? Не посидеть на берегу озера и не подышать свежим воздухом? И это после шумного города и кабинета, полного различных приборов.

– Как они ещё действуют – вот в чем вопрос, – любил восклицать Анатолий

Позвонила Лане, выслушала напутствия и пожелания счастливого пути. После той встречи Нового года они виделись всего лишь дважды : Лида-маленькая вызвалась распространять продукцию подруги среди своих знакомых, и Лана на такси привезла две большие сумки: льняные платья и ажурные воздушные жилеточки, вывязанные крючком.

По телефону болтали иногда о том-о сем, а в общем – ни о чем. Уж очень по разным орбитам кружила их жизнь.

Жанна – в своем кабинете, куда приходили страждущие, у которых болело всё, что только можно болеть: уши, суставы, спины, руки и ноги. Лана – совсем немного преподававшая в техникуме, а в основном блиставшая на симпозиумах, фестивалях и конференциях. Она оттачивала свой язык, а ее умение держаться – быть незаменимой и в то же время – ненавязчивой, контактной и умеющей держать дистанцию – все это сделало ее одной из лучших переводчиков города.

Известие о том,что Жанна летит в Москву, Лана приняла спокойно.

– Не заскучай там, – только и сказала.

– Может, удастся поработать где-то? – с надеждой протянула Жанна.

– Это в Москве-то? – Лана хмыкнула. – Отдыхай, подруга, лови момент. Ещё наработаешься. Олимпиаду увидишь.

Они поболтали ещё немного о том, что неплохо бы встретиться до отъезда, но Жанна понимала, что это просто разговоры. Тары-бары-растабары, как говорила бабушка.

Они улетели 5-го июня – до Москвы, а там – электричкой до Фрязино. Родители встретили радушно – разместили в светлой комнате с белоснежными занавесками и горой взбитых подушек на высокой кровати. И эти две недели прошли незаметно.

Анатолий часто выходил на крыльцо – пошептаться с матерью, а Жанна никак не могла понять, как случилось,

что она так мало знала о своем муже. Какие пути привели его отсюда в Ташкент? Чем занимались его родители, чем вообще дышала эта семья? Никто не рассказывал, а спрашивать было неловко.

Как-то, вскоре после свадьбы, она спросила его о работе и услышала в ответ:

– Любопытной Варваре …

– …нос оторвали, – закончила Жанна знакомую строчку таким несчастным голосом, что Анатолий удивлённо хмыкнул:

– Ну, вот, знаешь же, – и начал пространно объяснять, что он не может обсуждать свою работу ни с кем, что он не шофер, не продавец, не учитель и не инженер, и она знала об этом когда выходила замуж.

– Ты понял? – он разговаривал с ней так, как разговаривают с неполноценным ребенком.

Она сдержалась, не заплакала, но с тех пор перестала задавать вопросы. Сначала одергивала сама себя, а потом и спрашивать расхотелось как-то.

Мама Анатолия – Галина Васильевна – относилась к ней ровно, пару раз погладила по голове, вздохнула:

– Ох, девонька, девонька.

Отец – Михаил Михайлович – с ней особо не контачил, ни разу не назвал по имени и, рассматривая исподтишка, как какую-то заморскую птицу, лишь многозначительно качал головой.

Жанна не хотела мешать общению мужа с родителями, а потому тихонько уходила: погулять на озеро, побродить среди берёз, поразиться тому свету, который исходит от этих деревьев. Дитя города, она вдруг нашла необыкновенное удовольствие в том, чтобы обнять берёзу, прижаться к стволу и замереть так, не думая ни о чём. Однажды такую – застывшую, с закрытыми глазами – застал ее Анатолий. Ничего не сказал и до вечера общался с ней односложно, как будто присматриваясь.

А ещё она любила поваляться с книгой прямо во дворе, на травке, в рваной тени огромного клёна. Книжка была прикрытием – ей нравилось просто лежать, прищурившись , и наблюдать за медленно плывущими облаками – огромными и величественными, притворяющимися то замками, то скакунами, то кипами хлопка. Ещё в садике они с Ланой играли в эту игру.

– Видишь кошку?

– Вижу.

– Видишь рыбу?

– Нет, где?

– Да, воооон там.

– Это не рыба. Это акула.

– Но ведь акула тоже рыба.

Скрипнула калитка. Откуда-то вернулись Анатолий с Галиной Васильевной.

Она прикрыла глаза – не хотелось ни отвечать на вопросы, ни просто разговаривать.

– Ты думаешь, она согласится?

– А чего ей не согласиться? Время идёт, его не воротишь.

– Это да.

– Тебе уже тридцать два на носу.

– Да, помню я, помню.

Они прошли в дом, не посмотрев в ее сторону.

До нее доносились ещё какие-то обрывки фраз: "очень удобно", "справится, как все", "понятно, что никто", но Жанна уже не слушала. Она чувствовала, как приятно наливаются теплом и тяжелеют веки, и как она медленно и лениво проваливается в сон.